Роковая страсть короля Миндовга - [10]

В последний день весны королева родила первенца. Мальчик имел горбинку на носу и громкий, сравнимый со звуком рога, голос.

Это событие несказанно обрадовало Миндовга. В тот день бедняга так расчувствовался, что, выйдя из опочивальни, обнял... шута.

— Твой хозяин, Лифашка, любим богами! — уверенно исторг он.

— Свят, свят, свят! — подхватывая эту радость, ответил раб. И искренне пожелал: — Ровной и широкой дороги вашему отпрыску, хозяин!

— Разослать гонцов по городам и весям! — тут же принялся отдавать распоряжения светлейший. — С сегодняшнего дня в Варуте бессрочный пир! Установить столы перед мостом, чтобы каждый мог принять участие в празднестве! А ты, — опять обратился он к рабу, — отправляйся и привези мне нальшанского князя. Душа моя горит, требует излить радость! Знаю, никто так вдохновенно не откликнется на то, что случилось, как друг мой — князь Довмонт!

В тот раз бычьему стаду короля Миндовга суждено было заметно поредеть. Над кострами, устроенными по берегу быстроводной Сервечи, на гигантских вертелах закрутились посыпаемые горькими приправами и поливаемые соленой водицей тяжелые туши, а из подвалов выкатились гигантские бочки с хмельными напитками. То, что заготавливалось в течение многих лет, за эти несколько дней, предстоявших быть нелегкими для живота и головы, должно было быть выпито и съедено.

На следующий день в Варуту прибыл князь Довмонт. Друзья встретились на мосту, и когда обнялись, король не выдержал и заплакал.

— Благодетель ты мой! — запричитал он. — Твоя дальновидность даровала мне надежду! Исцелила от прозябания и хандры! Люблю тебя как сына! Нет, больше — как друга!

Почуяв винные пары, гость скупо, одними уголками губ, улыбнулся. При этом на обветренном лице его образовалась сеть тонких морщин. Князь Довмонт не ответил, но его молчание было весомее слов.

Когда оба направились в сторону главного жилого замка, светлейший сказал:

— Отныне ты не только наместник мой, но и ангел- хранитель моей семьи. Когда приблизится мой час, накажу своему наследышу, чтобы чтил тебя за отца.

Прибывший продолжал отмалчиваться. Он хорошо знал правителя Литвы. Знал, что чуть ли не главными качествами того являлись изменчивость и непредсказуемость.

— Осталось заключить мир с рыцарями, — продолжал, впрочем, уже в шутку, светлейший. — После этого можно посвятить остаток жизни воспитанию отпрыска, — и добавил с серьезной миной: — Я намерен вырастить из него достойного правителя.

— В первую очередь — достойного человека, — осмелился поправить гость.

— Вот-вот, — согласился государь. — Потому я и вызвал тебя. Хочу уже сегодня объявить тебя его дядькой! Будешь сопровождать его во всех походах и посольствах!

— Какое имя дали вы ему?

— На Литве принято составлять имя первенца по первому слогу имени матери. Назвал Руклей...

В тот раз, пока гостил в Варуте, князь Довмонт все удивлялся — никак в толк не мог взять, откуда вдруг столько нежности взялось в этом жестком, самолюбивом человеке!.. Действительно, король Миндовг в тот период так и рассыпался в щедротах. На поздравления Папы ответил, что новорожденный будет окрещен по христианскому обычаю. Даже злейшему врагу своему, магистру Бурхарду, и то велел выслать бочонок вина — с надеждой, видимо, что тот разделит его радость... Наместник удивлялся и одновременно понимал, что вскоре все вернется на круги своя.

Но периоду того странного, благодушного состояния правителя Литвы суждено было затянуться. И поспособствовала тому веская причина: меньше чем через год королева произвела на свет второго сына. Этого назвали Репекой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Ошеломляющее признание

Глава 1. Когда в сердце внедряется дьявол

Зная по опыту, что замыслы врагов следует предупреждать, правитель Литвы после довольно продолжительной передышки опять повел свое войско на запад. Теперь, когда в Варуте подрастали два его маленьких сына, он особенно нуждался в уверенности в завтрашнем дне. Затеваемые им в тот период военные выступления сводились к простому устрашению (как говорили тогда, «рыку»). Литвины окружали чужеземный город, а через несколько недель снимали осаду и уходили дальше, чтобы взять в кольцо следующий. При этом больше орудовали там, откуда, по их предположениям, могла исходить угроза их державе.

Домой короля не тянуло. Жена уже не вызывала в нем вожделения. «Пусть волки спят с ней!» — говорил себе циник. Но настоящей причины своего охлаждения он тогда еще не осознавал.

Как-то в начале зимы светлейший засиделся в Варуте, да так и не поехал в очередной поход. Войско возглавил князь Довмонт.

Очень скоро король пожалел о том, что остался, — одно за другим самые неприятные предчувствия начали одолевать его.

Вдобавок в нем пробудилось чувство брезгливости к жене. Впервые со времени женитьбы на дочери князя Герденя несчастный подумал, что не мешало бы... избавиться от нее. Подсознание уже дразнило его немыслимыми грезами: опять стала вспоминаться жница в образе свояченицы...

Прошло больше двух лет с тех пор, как повелитель видел княжну Липу в последний раз. Странно, но он продолжал думать о ней. В тот день, когда он опять вспомнил про нее, за окнами пела свою заунывную песнь декабрьская вьюга. В палате было тепло. Передвигаясь от окна к окну, государь подумал о беспощадной продолжительности предстоящего вечера. В какое-то мгновение в груди его что-то сжалось — и он увидел в двух шагах от себя полунагого бесенка с зелеными глазами. Видение проплыло около камина и, зависнув над огнем, принялось танцевать. Светлейший присмотрелся и узнал княжну Липу. Красавица дразнила его живостью своих движений, прозрачностью своего платья. Князь не выдержал, вытянул вперед руки и с нежностью произнес: