Роковая монахиня - [61]

Удивления, которое вызвали у меня некоторые его слова, он не заметил и продолжал дальше:

— Все мое детство и вся моя прежняя жизнь именно сегодня прошли перед моим внутренним взором, словно в сновидении, и я почувствовал себя при этом несказанно счастливым. Такого блаженства я еще не испытывал. Видите ли, господин доктор, я часто размышлял о бессмертии и о том, каким оно, если оно есть, может быть. Я хочу только сказать, что представляю себе блаженство бессмертной души не иначе, как в виде тех ощущений, которые я испытал именно сегодня. Какое наслаждение пребывать в самых невинных воспоминаниях. Особенно живо предстала сегодня в моем сознании одна сцена из моего детства. Мой отец был лесничим. Я любил лес, как свое второе «Я». Однажды — это был довольно жаркий летний день — я лежал под деревьями далеко от дома. Какая была тишина! Слышался лишь стук дятла, долбившего ствол дерева то ближе, то дальше от меня. Своеобразный запах леса был очень сильным, почти пьянящим, и яркий солнечный свет золотил верхушки деревьев. Тут меня вдруг охватил неописуемый страх, ужасное предчувствие какой-то уже неотвратимой утраты, так что моя жизнь представилась мне бессмысленной и потерянной. Это, видимо, было что-то вроде провидения. Потому что, когда я сегодня в глубочайшей сердечной тоске убежал в лес, я слишком хорошо знал причину моего горя… Ева… Однако буду рассказывать все по порядку. Тогда я вскочил и побежал к родительскому дому, не разбирая дороги — по подлеску, вниз по песчаному карьеру — как получалось. Прибежав, я бросился в слезах к матери, пытавшейся меня успокоить.

Позже меня послали в город учиться в гимназию. «Ты можешь стать, — сказал мой отец, — настоящим ученым-лесоводом, ты достаточно упрям для этого». Родители мои были людьми бедными, и, чтобы оплатить мою учебу, им приходилось экономить буквально на всем, даже на еде. Если кто-то вырос, как я, в окружении природы, тому не так-то просто бывает привыкнуть к жизни в городе и в новых условиях. Кроме того, я по-прежнему предавался своим мечтаниям; вскоре мои школьные товарищи стали дразнить меня «сочинителем». Доведенному до отчаяния, мне пришлось провести немало часов в мучительных раздумьях, потому что я не знал, как мне справиться с собственной нерешительностью. В это время умер мой отец. Я даже не успел узнать, что он заболел, настолько быстро все произошло. Никогда не забуду того, как он выглядел в гробу. Его серьезное, родное лицо было таким серым и холодным; уголки рта слегка приподняты, словно в какой-то странной усмешке. В Рейнской долине, где мы тогда жили, был обычай обряжать покойника в его лучшую одежду. Но не могу даже сказать, насколько жутко это выглядело, будто покойник со сложенными на груди руками, во фраке и с белым галстуком собрался идти на бал.

Сказав это, рассказчик вытянулся в кресле и сложил руки на груди, как бы иллюстрируя вышесказанное своим фраком и белым галстуком. Только сейчас у меня возникла мысль о том, что он для прогулки в окрестных лесах и по горным склонам не оделся, это было бы вполне естественно, соответствующим образом. И на его лакированных штиблетах не было видно никаких следов грязи. Ко всему его виду подходило скорее расхожее определение «одетый с иголочки». Но его пребывание в лесном уединении, видимо, продолжалось довольно долго, судя по его собственным словам и по тому, что в течение всего вечера я его ни разу не видел, хотя гостиница была заполнена гостями, и каждая пара рук оказалась бы нелишней. Возможно, все эти несуразности были причиной того, что его неожиданное появление в моей комнате стало казаться мне теперь в некоторой степени необычным. Я посмотрел на его только сейчас по-настоящему освещенное лампой лицо, которое было пугающе бледным и неподвижным. Какое-то странное, необъяснимое самому себе чувство беспокойства и страха перед ним охватило меня.

Все это время мой гость находился в одном и том же положении, сохраняя неподвижность, как парализованный. Наконец он сел прямо и продолжил свой рассказ:

— Для моей матери и меня наступили трудные времена. Состояния у нас не было; лишь три месяца разрешили нам жить в лесном доме, до тех пор, пока не вселился новый лесничий с семьей. Прощание со старым, ставшим родным домом было тягостным. Меня охватило предчувствие, что надвигаются перемены во всей моей жизни и они разрушат то, что до сих пор составляло ее счастье.

Тогда матушка заняла место управительницы здесь, в гостинице моего будущего отчима, который незадолго до этого потерял свою первую жену. Я знаю, что решение выйти за него замуж нелегко далосьматери и сделала она это не в последнюю очередь из-за восьмилетней дочери хозяина, которую вдовец вынужден был воспитывать один и к которой моя матушка тем временем привязалась всем сердцем. К тому же будущий отчим был готов принять меня и заботиться обо мне по-отцовски.

Это он и делал, правда, на свой манер. Однако о лесной академии он ничего не хотел слышать с самого начала. А мое пристрастие ко всему поэтическому было для него полностью неприемлемо. Его намерения в отношении меня были направлены сугубо на практические цели. У кого есть деньги, у того в наши дни есть все — таков был его принцип. И поэтому он послал меня сначала в торговую школу. «Когда ты станешь расторопным коммерсантом, — сказал он мне, — ты сможешь поехать посмотреть, как ведется гостиничное дело в больших отелях, и если мы сработаемся, ты сможешь стать нашим управляющим». Словом, прежние мечты были, так сказать, похоронены, я стал другим человеком. Только одно осталось у меня от прошлого: когда навязанное мне окружение начинает давить на меня всей тяжестью и мне становится невмоготу, я ищу убежище в лесу. А огорчений в моей дальнейшей жизни было в избытке.