Рокоссовский. Клинок и жезл - [159]

Хрущёву не помог даже визит в Польшу, чтобы удержать там ситуацию под жёстким контролем. Но что он, заложник своей либеральной политики, мог сделать в тех обстоятельствах? Он сам своим докладом на XX съезде КПСС и запалил фитиль под польской пороховой бочкой.

19 октября 1956 года необычно многочисленная советская делегация прибыла в Варшаву. В это время шла работа пленума ЦК польской компартии. Московские гости прибыли без приглашения. Хрущёв, Микоян, Молотов, Каганович и командующий войсками стран Варшавского договора маршал Конев. Такой состав свидетельствовал о многом, в том числе и о том, что в случае необходимости для наведения порядка может быть применена сила. Министр обороны СССР маршал Жуков тем временем отдал соответствующие распоряжения: Северная группа советских войск и Балтийский флот были приведены в состояние повышенной боеготовности. Часть эскадры двинулась к Гдыне. Поляки заволновались. Сторонники Гомулки заговорили о военном перевороте. Делегаты пленума «потребовали от министра национальной обороны объяснений». Две советские танковые дивизии уже шли на Варшаву. Рокоссовский пытался успокоить делегатов, пояснив, что ничего особенного не происходит, советские войска, дислоцированные в Западной Польше, проводят плановые манёвры. Но это только сильнее взволновало участников пленума. Сторонники Гомулки настояли на том, чтобы советские танки были остановлены и возвращены в места постоянного пребывания.

Судя по всему, Рокоссовский в дни октябрьского кризиса был настроен решительно. В Москве тоже перебирали варианты силового решения проблемы. 19 октября состоялось заседание Президиума ЦК КПСС, обсуждали результаты поездки в Польшу, взвешивали варианты. Среди прочего в рабочих записях заседания есть такая стенограмма: «Выход один — покончить с тем, что есть в Польше. Если Рокоссовский будет оставлен, тогда до времени потерпеть».

Но «покончить» не осмелились. Уже вызревала Венгрия, вызревала масштабнее и опаснее. Но в Венгрии, к счастью, не было Войска Польского, которое — существовала такая опасность — могло встать на сторону возмущённых толп. С Гомулкой удалось договориться о главном: новое польское правительство гарантировало «не отступать от курса социалистического строительства» и не нарушать дружественных политических и экономических связей с СССР.

Хрущёв позже рассказывал о визите в Польшу, в том числе и о своём разговоре с Рокоссовским. Тот будто бы доложил ему, что дело плохо, что «антисоветские, националистические и реакционные силы выросли и что если необходимо предотвратить рост этих контрреволюционных элементов силой оружия, то он в нашем распоряжении…». Но Хрущёв настоял на том, что «руководить Польшей должны поляки». Это была сдача позиций.

Эпоха торжества интернационала в Польше в очередной раз заканчивалась. К власти пришёл Владислав Гомулка. В августе 1948 года, как пишут польские историки, Гомулка стал жертвой «еврейской оппозиции в верхушке компартии»: его освободили от обязанностей генерального секретаря. «…И эта диктатура «малого народа» длилась в Польше вплоть до октября 1956 года». По мнению историка, частью этой диктатуры невольно являлся и маршал Рокоссовский.

22 октября Хрущёв направил в Варшаву письмо, в котором «советская сторона выразила согласие на отзыв из Войска Польского генералов и офицеров советских вооружённых сил». Был там и отдельный пункт, касавшийся Рокоссовского. Маршал отзывался тоже.

Ещё 20 октября Рокоссовский вышел из состава Политбюро ПОРП. 10 ноября сложил полномочия министра национальной обороны Польши и вице-премьера. 13 ноября подал в отставку со всех государственных постов, а спустя два дня отбыл в Москву.

Почти одновременно с ним из Войска Польского уволились 19 генералов и 25 офицеров. Процесс был запущен, и массовый исход советских военных кадров из Польши продолжался до середины 1957 года.

Феликс Чуев записал рассказ А. Е. Голованова, который общался с Рокоссовским после его возвращения в Москву: «В Польской Народной Республике на высоких постах он пробыл семь лет. В 1956 году там начались волнения, выступления против власти коммунистов. «Польское Политбюро не знает, что делать. День и ночь заседают и пьют «каву», — говорил Константин Константинович. — А в стране сложная обстановка, убивают коммунистов… Я слушал-слушал, пошёл к себе в кабинет и вызвал танковый корпус…» В ту пору Польше не удалось порвать с социализмом. Но Рокоссовский был вынужден улететь в Москву — навсегда. Говорят, всего с одним чемоданчиком. Как обычно».

Из Rodzinny Polska маршал уезжал расстроенным, обескураженным, как будто в самый разгар сражения его предали самые надёжные люди. Жене в сердцах сказал: «Ноги моей больше здесь не будет».

Всё своё имущество роздал сослуживцам, друзьям и знакомым — в знак признательности за годы совместной службы, за верность и преданность.

Слово своё, это тяжёлое слово, граничащее с проклятием, он держал до конца жизни. Константин Вильевич подтвердил: кто бы его ни звал, какие бы приглашения из Польши он ни получал, неизменно отвечал отказом. «В Польше, кроме как проездом, он больше не был никогда».