Рок-поэтика - [50]

. Важным моментом в этом плане является субъективное «мы», которое в текстах Кинчева выступает как экспликатор внутреннего и внешнего единства группы с аудиторией.

Многие песни «Алисы» построены на вопрошании, призывах и обращении к слушателю и как к конкретному индивидуальному «я», и как к целому поколению («Эй, ты там, на том берегу», «Ко мне!», «Мое поколение», где имеет место прямое обращение: «Эй, ты там, на том берегу! // Расскажи, чем ты дышишь и чем живешь…»; «Эй, поколенье, ответь — // Слышно ли нас, слышно ли нас? // Мы здесь!»).

Более того, общение с аудиторией на концертах Кинчева, представляющих альбомы «православного» периода творчества, нередко осуществляется в формах, близких богослужебному типу вербального взаимодействия (ср.: «„Христос Воскрес!“ — крикнул трижды Константин. Зал же в свою очередь троекратно ответил: „Воистину Воскрес!“» [252]). Ср.: «Я всегда звал людей за собой. Звал неосознанно, и в результате многие люди заблудились. Теперь я тоже зову, зову в том числе и тех, кого когда-то завел не туда» [255]. Взаимоотношение «я-ты» на текстуальном уровне можно охарактеризовать как взаимодействие неравноправных субъектов: «я» превалирует над «ты», что выражается в частом употреблении повелительной формы глагола. Приоритет «я» выступает в качестве средства и способа утвердить принадлежность «ты» и «я» к «мы», где «я» предстает лишь как «первый среди равных».

Данная особенность проявляется, например, в заглавиях песен: «Мы держим путь в сторону леса», «Эй, ты, там», «Мы вместе», «Мое поколение», «Ко мне», «Солнце за нас». В «доправославный» период творчества основой единства и соотнесения себя и другого с «мы» является противопоставление «мы-они», равно как и «мы-Оно».

В период после 2003 г. основой единения становится преимущественно религиозный фактор, единство вероисповедания («Православные», «Званые», «Небо славян», «Непокорные», «Крещение» и пр.).

Специфика взаимоотношений «я-ты»

Специфика диалога с Высшим Собеседником (Ты) у Кинчева проявляется в следующем. Так, его лирический герой, подобно герою Дягилевой, сопоставляет себя не с самим Христом, а, скорее, с наблюдателем, визионером, на что прямо указывается в текстах песен: «Полупаук, полулебедь, я шагнул в ночь, // Чтобы сложить костер в честь Лысой горы» («Танцевать»); «К несчастью, я слаб, как был слаб очевидец // Событий на Лысой горе» («Мое поколение»).

Христология, соотношение своей судьбы с участью Мессии, в текстах выражена матово, неярко: в мотивах жертвенного колоса (зерна) («Туда, где ждут снять урожай, // Я ухожу, не провожай» («Плач»)), сгоревшей звезды («По земле песней лететь от окна к окну // И упасть черной звездой к твоим ногам» («Пасынок звезд»), правдоискателя («В боях за правду и за любовь слетит моя голова») и т. п.

Она также нередко приобретает характер не личного, а общего жребия, участи:

Шаг за шагом, босиком по воде,

Времена, что отпущены нам,

Солнцем в праздник, солью в беде

Души резали напополам

(«Красное на черном»);

Миром помазаны лица сорвиголов

(«Каждую ночь»);

Со всей земли из гнезд насиженных

От Колымы до моря Черного

Слетались птицы на болото в место гиблое

(«Шабаш»);

иногда это выражено с помощью мотива причастия:

Словом, вином и хлебом благославили пост

Тех, кто на излете паденью выстроил храм

(«Камикадзе»).

Обращение к Высшему Собеседнику носит характер исповедальности и покаяния. Кинчев сам себя называет «младшим братом Иисуса Христа» или его учеником (»«Кто ваш учитель», — спросили Кинчева в одной из записок. «У меня только один Учитель — Господь Иисус Христос. Никаких других учителей у православных людей нет и не может быть» [255]) и утверждает непосредственную связь ремесла рок-поэта с высшим назначением и спасительным характером евангельского Слова: «Слово хочется донести, которое через меня идет. Христос слово понес, так вот его несут и несут все после него» [251, с. 32].

Заявив о себе в качестве «мистика» и «язычника», начиная с 1992 г.70, Кинчев постепенно начинает сопрягать творчество «Алисы» с нормами и правилами православной христианской морали71. Тематика песен приобретает характер недогматической религиозности (альбомы позднего периода: «Солнцеворот», «Сейчас позднее, чем ты думаешь», «Изгой», «На пороге неба»)72. Типичное для ранней «Алисы» двоеверие — замена христианской Троицы пантеоном языческих богов, их эманациями или персонажами праславянской мифологии (Огонь и Солнце, Земля, Ветер); присутствие языческих и христианских мотивов в рамках одного произведения и т. п. — в зрелый и поздний период творчества сменяется ориентацией на православное восприятие мира. В т.н. «доправославный» период творчества (до 2003 г.) в произведениях «Алисы» прямые обращения к Богу чрезвычайно редки и носят исповедальный характер: «Вот он я, посмотри, Господи, // И ересь моя вся со мной» («Сумерки»), «Сохрани и спаси!» («Странные скачки»), «Я поднимаю глаза, я смотрю наверх. // Моя песня — раненый стерх» («Стерх»).

Примечательно, что наибольшее количество явных и скрытых цитат приходится на «исповедальный» кинчевский текст «Сумерки»: он содержит аллюзии и цитаты из произведений Высоцкого, Гребенщикова, Есенина, Маяковского: «Думы мои, сумерки, // Думы, пролет окна. // Душу мою, мутную, вылакали почти до дна… // Купола в России кроют корытами, // Чтобы реже вспоминалось о Нем» (ср.: «„Время колокольчиков“ Башлачева и „Сумерки“ Кинчева — есть не что иное, как парафраз произведения Владимира Высоцкого „Купола“» [254]), где главная тема — взаимоотношения с Высшим Собеседником).