Рок-н-ролл мертв - [9]

Все это я обнаружил, когда вернулся к «Дребезгам» в качестве штатного пресс-агента. Но изменить я ничего не мог: в финансовых и юридических делах Тоша собаку съел. Надо было видеть, как он пух от гордости. Он не только греб бабки, но и «представлял» группу на приемах и в телепередачах. Эдакий просвещенный меценат. Иногда он даже заявлялся на репетиции и пытался учить ребят, что и как им следует играть. Но уж тут-то его обламывали круто.

Как мы его ненавидели!.. Мы слышали, что и в центре у Намина, и в театре Пугачевой — примерно те же дела. Но там-то хоть музыканты заправляют, им простительно, казалось нам. А Тоша… Самое поразительное, что именно Ром ненавидел его особенно яро, и именно он полностью — с потрохами — отдался ему.

И тут я снова вспомнил обо всем, что произошло. И снова перед глазами встала голая спина Романа, изрешеченная пулями. И вновь студенистой массой навалился страх. Вот Ром поворачивается мертвым лицом ко мне, живот и грудь — сплошные лохмотья плоти, а тонкие пальцы — пальцы соло-гитариста — сжимают пистолет…

Я тряхнул головой, отгоняя видение, и огляделся по сторонам. Я ведь почти перестал наблюдать за шоссе. А там, оказывается, творится кое-что паршивенькое: позади меня, след в след идет машина «скорой помощи».

Я увеличил скорость, но расстояние между нами осталось прежним. Я уже выжимал из своего бедного металлолома остатки сил, когда «скорая» легко меня обошла. Из окна боковой дверцы высунулась рука и качнулась вверх-вниз, давая мне знак остановиться. Но я жопой чуял, что делать этого не надо. И я не замедлил скорости.

Машины мчались на пределе. Мы уже минут пять как проскочили дачный поселок, где я собирался накрыть Тошу. Недалеко впереди — нас ждал левый поворот за небольшой холмик с чахлой зеленью. А вправо тут было ответвление — узкое, одностороннее. Вместе образовывалась неравноценная развилка.

Притормозив, «скорая» впритык, стенка к стенке, пошла вровень с моими «Жигулями», немного выдаваясь корпусом вперед, и стала брать чуть-чуть вправо, спихивая меня на обочину. Она потому так наглела, что за все время проскочило только две встречные машины — движение здесь очень хилое.

Водитель я не особенный, и эта гонка казалась мне бешеной. Мои руки словно срослись с баранкой, а сердце молотом колотило в уши. Я уже готов был сдаться, как вдруг в башке моей народилась идея. Я резко выжал сцепление и, одновременно выкручивая руль влево, ударил по тормозам. Мой пылесос выкинуло на встречную полосу. Водитель «скорой» попался на эту удочку: он вырулил туда же, но, конечно, метрах в пяти впереди меня. И тогда я до отказа утопил педаль акселератора и рванул вправо, надеясь попасть в узкое ответвление…

Но — не вписался в поворот. Проломив бордюр, мой «Жигуль» как с трамплина спорхнул с полуметровой насыпи и, заглохнув от удара, встал, как вкопанный, под шоссе. Образовавшаяся на миг тишина тут же прервалась лязгом, хрустом стекла и грохотом.

Когда, заведя машину, я по насыпи еле-еле забрался обратно наверх, я увидел откуда были все эти звуки: «скорая» въехала прямо в здоровенный «Белаз», вынырнувший из-за холма. А чего ж они хотели — мои преследователи — столько времени мчаться по встречной полосе?

Туда мне почему-то ехать не захотелось. Во-первых, если мне не нужны неприятности с милицией, мне нужно дергать отсюда как можно скорее; а во-вторых, мне, когда из пальца-то кровь берут, и то — тошно становится. И, оттого ли, что я на миг представил, какую картину я могу там увидеть, от встряски ли, но меня и вправду начало тошнить. Но я пересилил себя и, отерев ладонью выступившую испарину, двинул в обратную сторону — в сторону Тошиной фазенды.

КОЗЛЫ

Вот она — дача. Нарисовалась. Я уже примерно представлял, что буду иметь счастье там лицезреть.

…И он привел меня в престранные гости,

Где все сидели за накрытым столом,

Там пили портвейн, там играли в кости

И называли друг друга говном…

Тоша достает меня своими жлобскими замашками. В будни меня ломает от одного его вида: костюмчик, галстучек, улыбочка с ямочками на гладко выбритых скулах… За то уж в выходные он «отрывается» — едет на дачу со своими дружками-молодыми «бизнесменами», да с девками, «за которых не дашь и рубля», и жрет там водку до полного опупения.

Я оставил свой помятый пылесос перед калиткой и вошел. Из-за двери двухэтажного коттеджа диким голосом орет Розенбаум. Пихнул дверь — не заперто. Прошел сенями, вышел в горницу. Трое на трое. Все в порядке. Спят.

Нашел я Тошу, стал его за ноги из этой кучи-малы вытаскивать. Но он и сам оклемался, вылез. Лыка не вяжет.

— О, — говорит, — Колек. А я как чувствовал, что ты приедешь. «Седня, — говорю, — славяне, Колек приедет. Бля буду».

— Будешь, будешь, — приговариваю я и волоку его за шкирку на свежий воздух. Вывел, тряхнул его слегка и говорю:

— Что ж ты, Антон Павлович? Тезка твой как говорил? «В человеке все должно быть прекрасно». А ты нажрался как свинья. А?!

Он слегка в себя пришел и вдруг всхлипывать стал — так жалобно:

— Чего ты хочешь-то? Ты скажи только, я сразу…

Дал я ему тут пару хороших оплеух, потом подтащил к бочке с водой, которая под водосточной трубой стояла, окунул его туда рожей и подождал, пока захлебнется. Тогда только вытащил. Смотрю: и вовсе стал приличный.