Рок-н-ролл мертв - [8]

Тоша Пташкин? Как не знать. Рубаха-парень! Заводила и хохмач. Он тебе и КВН институтский проведет, и конкурс СТЭМов, он и на картошку народ организует, да так, что и не пикнет никто. В архитектурном ему цены не было. Правда, Генка Великс — из его группы — аж слюной брызгал, доказывал, что Тоша в ГБ постукивает. Но никто Генке не верил. Завидует он, вот и придумывает. Генка, он вообще — тип неприятный и неопрятный.

И надо же: Тоша на третьем курсе еще учится, а уже — комсорг института! И ни какой-нибудь липовый. Раньше сюда сверху назначали, а его студенты сами выбрали — из своих рядов. Демократическим путем.

Да что там говорить! Когда меня из института в очередной раз пинали (в последний и окончательный) — за «аморалку», кто за меня заступился? Тоша. «Славяне, — говорит. — Наш Коля человек, советский. Попал под влияние. С кем не бывает? Возьмем его, — говорит, — на поруки, волосы он пострижет, слово даст песен этих не петь, и все будет как надо…» Не послушались его, правда, тогда старшие товарищи, пнули-таки меня.

А после собрания ко мне Генка Великс подошел, говорит: «Ты, Крот, учти. Пташкин тебя защищал, а в преподавательской перед этим говорил, чтобы гнали тебя. „Мне у ребят авторитет нужно зарабатывать, я за него горой буду стоять“, — так он декану говорил, — а вы уж сами решайте, как поступить.» «Слушай, Великс, — отвечаю я, — что ты вынюхиваешь? Тебе-то какое дело?!» Мне уже все обрыдло до смерти, особенно морды их.

Потом «Дребезги» к какому-то фестивалю готовились, типа «Рок — за мир» или что-то в этом духе. И я Тошу там в оргкомитете обнаружил. Он, оказывается, уже — секретарь райкома. После прогона подкатил он ко мне: «Крот, — говорит, — ты талантливый парень. Я завидую тебе. И помочь хочу. Мы, — говорит, — при райкоме студию молодежную организуем; ребят способных собираем. Приходите, у нас и аппаратура хорошая, и звукозапись налажена».

Это меня сейчас от одних только слов этих ломает — «молодежная», «райком», «фестиваль»… А тогда только так и жили. И тогда ломало, но другого-то не знали. Записались мы в его долбаную студию. А вскорости переросла она в хозрасчетный молодежный центр «Феникс»; и Тоша из секретарей ушел, только этим центром стал заниматься — в качестве «президента». В райкоме его при этом еще больше ценить стали, поскольку доходы (от нас, от театра миниатюр, от танцевальной группы, да от нескольких видиотек) покатили, комсомолом доселе невиданные.

А тут, как раз все совпало: в стране очередная политическая «оттепель» — раз, кооперативы и МП разрешили — два, я притащил Рома — три. И наши записи поползли по Союзу (даже в журнальных хит-парадах наши магнитные альбомы в первых номерах были).

Вот тогда-то Тоша и объявил, что от райкома отпочковывается: отныне фирма «Феникс» — самостоятельная. И всех он — разгоняет, кроме нас. Я-то к тому моменту из группы уже ушел. Но в тот день заглянул к ребятам в подвал, гляжу: пир горой, шампань рекой. Радость. И я за них порадовался — я ведь тоже когда-то мечтал, чтобы фирма своя…

Да. Дураки мы были. Забыли пословицу — про Юрьев день. Не дают его так просто. Сейчас-то мне кажется, что будь я тогда с ребятами, я бы просек, что к чему. А их он — как котят облапошил.

Объявив себя коммерческим директором группы, Тоша Пташкин, заранее зная ответ, задал риторический вопрос: «Славяне! Хотите, через четыре месяца играть в „Олимпийском“?» У них слюнки и потекли. Тогда-то он и предложил им подписать заранее подготовленную бумагу.

Это был договор сроком на пять лет, по которому Антон Павлович Пташкин обязывался перед группой «Дребезги» (далее — фамилии и инициалы участников в алфавитном порядке) вывести последнюю на «большую сцену». Первым этапом выполнения обеими сторонами данного договора значилась организация Пташкиным А.П. выступления «Дребезгов» на сцене спорткомплекса «Олимпийского» не позднее, чем через четыре месяца со дня подписания договора. Если названного события не произойдет, договор автоматически расторгается, и Тоша выплачивает группе неустойку в размере своего заработка за прошедший со дня подписания период — т. е. 40 процентов сборов от всех выступлений группы. Контракт действителен по отношению к группе до тех пор, пока в ней, независимо от названия, играет хотя бы двое из названных выше музыкантов.

Цифра сорок и без того была явно завышена, а по условиям договора, Тошин процент был «чистым»: плата за инструменты, за аренду помещений, оплата труда обслуге и прочее — все шло из шестидесяти оставшихся. Но это ребят не остановило. Они мечтали о славе. Им надоели концерты в третьеразрядных подмосковных ДК… И — понеслись горячие денечки.

Через два (!) месяца они играли на сцене «Олимпийского». А еще через полгода их носила на руках вся страна. Но к тому времени они уже кое-что поняли. Например, что от их шестидесяти процентов после всех затрат остаются считанные гроши. Что условия договора изменить невозможно. Что Тошины деньги — это ПРИБЫЛЬ, а их — ОБОРОТНЫЙ КАПИТАЛ. А значит, на руки причитающееся они получить не могут.

Им не хватало буквально на жратву и одежду. Точнее, не хватало БЫ, если бы Тоша не заботился о том, чтобы у них было все необходимое. Более того, жили они если не в роскоши, то, во всяком случае, очень прилично. Но Тоша скрупулезно фиксировал их вечный долг и, стоило им заработать более или менее крупную сумму, она автоматически шла на погашение.