Рок И его проблемы-4 - [3]

В этот момент мы наехали на очередную колдобину, и нас изрядно встряхнуло. Так что спящий народ автоматически перевернулся на другой бок, а Гера, которая пристроилась рядом, — прижалась головой к моей спине. Но не проснулась.

Из-за спустившего колеса, на котором мы потеряли время, из-за этих колдобин, про которые не подумали, — блицкрига у нас не получалось. По планам, мы должны были быть километрах в шестидесяти или в семидесяти дальше, а не здесь.

Так что, если других неприятностей не будет, на место кладоискатели прибудут только к обеду.

Но все равно, если выедут обратно вечером, к следующему обеду будут опять дома.

— Я тоже по натуре, наверное, бродяга, — сказал я Олегу Петровичу. — Как выясняется… Ну, может поневоле…

— Ты?.. — не поверил он. — Я про себя ничего не знаю, зато про других многое могу сказать. Ко мне мужики приходят иногда с самогоном, я им, под этот их самогон и мою закуску, такое про других рассказываю, что у них уши вянут… По всей деревне про эти застолья слава идет. Не веришь, у Птицы спроси. Он сам мне как-то ставил, все хотел узнать мое мнение об одной своей подружке. Столько первача я под разные умные разговоры уговорил, что любо дорого вспоминать… Так я тебе скажу: ты кто угодно, но только не бродяга. Нет в тебе первопроходческого элемента. Очарованности тоже нет, — а бродяг без очарованности не бывает… Я тебе больше скажу, можешь мне не поверить: ты не в Москву идешь, Москва эта тебе, как пятое колесо к телеге.

— Как это не в Москву? — улыбнулся я. — Куда же еще?

— Откуда я знаю, куда, — сказал ворчливым тоном утомившейся гадалки, Олег Петрович. — Тебе, может, видней… Ты — человек целеустремленный… Но только не в Москву, это уж точно.

2.

Все не так.

Я лежу на соломе, накрывшись полой плаща Олега Петровича, чувствую спиной тепло Геры, — и еще ничего. Еще кошки не скребут по сердцу. Даже пытаюсь заснуть, — но подступающий холодный рассвет не дает мне это сделать.

Есть в рассветах какое-то одиночество, — какая-то неприкаянность и бесприютность.

Я скоро начну ненавидеть рассветы. Их туман, их росу на траве и на листьях деревьев, их зябкость и их сумрачность. Пока не встанет солнце, буду ненавидеть их, — и всегда буду спать, чтобы не замечать их никогда.

Рассветы, и расставания навсегда, — это одно и тоже…

Потому что, холодно в душе и пусто. Потому что там, — временность. Там воры, которые все из нее украли. Так что не осталось больше ничего красть… Одни пустые упаковки и обрывки газет. И — тоска.

Закрыть глаза, свернуться калачиком, натянуть что-нибудь сверху, чтобы не ощущать пронизывающего встречного ветра, и — не быть.

Пусть там, в огромном бестолковом мире, все движется само по себе. Раз и навсегда заведенным порядком. Какое мне до него дело.

Меня — нет.

По крайней мере, — для него…

За что человеку дана тоска, — за что ему даровано такое наказание. Для какой цели.

Если бы не плащ Олега Петровича и не тепло Геры, — я заорал бы на весь этот бестолковый кузов, битком набитый людьми, которых я толком еще и не видел, потому что всю ночь было темно.

Я лежал, — и мне всего лишь хотелось немного повыть. Тихонько так постонать на одной ноте, как зверю, когда ему одиноко и чего-то не хватает до полной гармонии. Как зверю, который, задрав голову, воет отчего-то на Луну. Воет, и не может понять, отчего. И я — не понимаю. Не хочу понимать.

Просто тянет издать жалобный, щемящий свое собственное сердце, звук… Слабый и бесконечный одновременно.

Если бы машина не стала тормозить и не остановилась, я бы, наверное, не удержался и проверил голосовые связки… Если бы не прозвенела коротко своим клаксоном. Играя общую побудку.

Я сел, и увидел обычную дорогу, — пригорок, поросший лесом, с одной стороны от нее, и низинку, тоже поросшую лесом, — с другой.

Народ, напуганный сигналом, уже выставил вдоль бортов стволы своих огнестрельных орудий. Со второй машины несколько человек уже спрыгнули в кювет, разлеглись там среди травы, и тоже уставили вооружение куда-то в небо, непойми куда.

Впрочем, впереди «Бычка» поперек дороги лежал пожарный шланг, весь утыканный гвоздями.

Кто-то перегородил нам этим шлангом путь, но кто это, понять было нельзя.

С нашей машины тоже начали спрыгивать, налево и направо, — там устраиваться в кювете, занимая круговую оборону.

Моложавым прыжком оказался на земле и Олег Иванович, он плюхнулся рядом с чьей-то спиной и выложил перед собой мелкашку.

Только я оставался в машине, потому что боялся потревожить сон Геры, которая, единственная из всех, не проснулась. Правильно говорят, молодые девушки больше всего в жизни любят поспать. А не разводить цветы…

Я даже не достал пистолет, — потому что противников, спрятавшихся на пригорке в кустах, было всего шестеро, и вооружены они были еще хуже нашего. А уж военной убогости нашей армии мог бы поразиться любой начинающий подводник-диверсант. Каким я себя по привычке еще считал.

Мне с кузова хорошо был виден мощный арсенал кладоискателей. Штук десять обрезов, напиленных, как у Птицы, из старых дедовских двустволок, штук двадцать одноствольных берданок, штук десять мелкокалиберных винтовок, наследство тренировочных тиров, для желающих овладеть азами стрельбы, два револьвера, времен гражданской войны, и один автомат, с круглым рожком и дырявым насквозь стволом, похищенный, должно быть, из местного музея боевой славы наших отцов.