Рок - [21]

— Ну да, — словно угадав ее мысли, вдруг заговорил Митюха. — Убрались они на повороте. Дождливо было, дорога скользкая. Машина — всмятку, муж, ребенок — насмерть. Хорошо, трасса людная, быстро их обнаружили и «скорую» вызвали. А Стаська в реанимацию попала.

Похоронили без нее, да и хоронить-то нечего было, пустые гробы в землю опустили. От Малыша, правда, тоже проку мало было. Он запил тогда впервые серьезно. Три недели в сознание не приходил. И веришь ли, как такое может быть, но очнулись они почитай в один день. Я Стаську из больницы забрал и сюда привез, нельзя было без присмотра оставлять. А Малыш приехал через два дня. И говорит: «Пришли ко мне».

— Что значит — «пришли»? — подала голос совершенно прибитая рассказом Лялька.

— Молодая ты еще, чучундра! — Митюха криво улыбнулся. — Пришли имущество описывать. На рабочие места погибших многие претендовали. Ну и давай письма писать обличительные, мол, раскрывать помогаем экономические преступления. А органам нашим только того и надо. Малыш-то даже не пикнул. Никакого сопротивления не оказал. Так и жил у меня, пока все имущество не вывезли. А потом и ордер на квартирку показали — а там уж и новый владелец указан.

— А где ж Малыш сейчас живет? — воскликнула Лялька. — У него что, дома нет?

— Ну, прописан-то он сейчас у отца своего, а тот запойный пьяница. У него «однушка» на выселках. Так что, сама понимаешь, там особо не разгуляешься. Вот наш Малыхан по Городу и кочует. Приедет на новое место и говорит: «Здесь я буду жить три дня». А потом и живет, пока не выпрут. Мог бы и тут пожить, но не может он на одном месте, такой уж характер. Чистый «дистроер», а не человек. «Само-разрушитель», иначе говоря, — добавил он, предваряя Лялькин вопрос.

Некоторое время пили молча. Затем Митюха вновь заговорил:

— Стаська-то вначале пластом лежала, даже вставать практически не могла. На снотворных да успокаивающих, почитай, ничего и не соображала. Но что сделать — организм-то молодой! Стала в себя приходить, а когда осознала все, что с ней произошло за эти месяцы, так тут такое сделалось! У нее ж полголовы — седые волосы, закрашивает она их. Сиротой осталась, да и такой груз на душе — муж, ребенок. Во всем себя винила и сейчас не перестает винить. Как встать смогла, так вены себе и вскрыла. Руки располосовала вдрызг — вся комната в кровище была, фонтаном лило. Мы с Малышом в кухне выпивали, а она, прикинь, звука не издала, не пикнула. Хорошо, Малыхан вдруг решил зайти посмотреть на нее. А она в луже крови плавает! «Скорую» вызвали, а они еще и кобенятся, ехать не хотят. Насилу уломали, за деньги, конечно. Кровопотеря огромная, говорят — не выживет, переливание нужно, а доноров нет. Тут Малыш и говорит: «Я могу». У них, оказывается, группа одна и та же. Но он-то выпивши! Нельзя на самом деле бы. Да тут уж выбирать не приходилось, благо, эти врачи-раздолбаи не проверяли ничего, с презрением к самоубийцам они относятся. Закачали Стасендре кровушки малышовской, хорошо проспиртованной. Докторица говорит, вроде — жить будет, но захочет ли? Мы ей — денег, чтоб в отдельную палату положили и нам бы остаться не препятствовали. В общем, пили мы с сестричками всю ночь, а наутро, когда Стаська в себя пришла, Малыхан ей говорит: «Я тебе теперь кровный брат и пожизненно за тебя отвечаю». Если, говорит, еще что над собой сделаешь, я то же самое сделаю, и будет на твоей совести моя сознательная смерть. Знал, куда ударить побольнее, точно просчитал. Тут она как начала плакать, трое суток ей успокаивающее кололи, а как проснется — так слезы снова. Но это хорошо — выплакаться. Домой забрали ее, следим все время, чтоб одна не оставалась. А она злобная, не жрет ничего, сядет и в одну точку смотрит часами. Тогда я стал каждый день ребят звать в гости. Мы думали, в компании да за выпивкой она как-нибудь очухается. Так и вышло. Потихоньку перестала людей чураться, отошла маленько. А тут — новая беда. Ее ж имущество тоже все конфисковали, только вторую квартиру отобрать не смогли, мамашка Стаськина ее на бабку оформила, а над бабкой опеку, а опекуншей — Стаську. Так что жилплощадь какая-никакая у Стаськи имелась. А вот тут-то и появился снова Иван Николаич.

Тут Митюха с размаху треснул стаканом по столу. Вытянул новую сигарету. Руки его тряслись, и спичку зажечь никак не удавалось.

— Иван Николаич? — как эхо повторила Лялька, окончательно прибитая Митюхиными откровениями. — А кто это, Иван Николаич?

— А вошь это поднарная! — с неожиданной злобой прошипел Митюха, ломая очередную спичку. — Земля носит ведь до сих пор! А руки-то по локоть.

Настойчивый звонок телефона не дал ему договорить. И лишь сейчас собеседники увидели, что на дворе даже не утро, а белый день и яркие солнечные лучи пробиваются блестящими полосками сквозь плотно задвинутые шторы, вспугивая столбы старинной пыли.

Митюха послушал трубку и сказал: «О-кей, жду! Только с собой прихватите. Да, водку. Я водку сегодня пью».

Он швырнул трубку на рычаг и сообщил:

— Ребята сейчас придут. Ну, в общем, я все тебе объяснил. На Стаську не гони, ясно? Забудь. И чтоб никому ни слова. Тебе только и рассказал, потому как жаль мне тебя, чучундра! Вижу, как маешься. Поверь, Малыш к тебе лучше, чем к кому-либо, относится. Уж я-то повидал. А вечного совместного счастья он тебе и не обещал, ведь верно? Так что радуйся жизни и не кисни.