Рок - [22]

Митюха обрел привычный мажорный тон и, улыбаясь, потрепал Ляльку по щеке.

— Мить, а ты-то откуда все это знаешь? Будто с ними вместе жил.

— А я, почитай, и жил! Папаша мой, ну, как бы это сказать, со Стаськиной мамой. Он замялся. — В общем, отец в обкоме работал, познакомился с Мариной Аркадьевной, дела у них какие-то были вначале. Ну, а потом. Она, понимаешь, такая женщина была! Красоты невероятной. Мама моя вид делала, что не знает ничего. Не хотела статуса терять. А отец — как минутка выдается — так к Марине мчится. Меня с собой часто брал, я-то постарше, за ребятами присматривать, чтоб взрослым не мешали. А сами — запрутся в кабинете, типа — деловой разговор. Ну, Иван Николаич, клоп сутулый, тем и воспользовался, посадил папашку-то. Припаяли по полной, типа подельником он у Марины был. Вместе родное советское государство грабили. Там и сгинул. Мать не пережила. Только квартира вот эта и осталась, благо на меня была записана, а пока суд да дело — перестройка началась и законы поменялись. Теперь на каждом углу валютой торгуют, а Марина. А папа.

Митюха резко отвернулся, глаза его подозрительно заблестели. Он засунул незажженную сигарету в рот, подсел к роялю и стал играть джаз. Сложные композиции отвлекали его от назойливых грустных мыслей, успокаивали и возвращали душевное равновесие.

Стася

Иван Николаич тогда сказал мне: «Ты, девонька, не бойся, я все решу. Ради памяти мамы твоей, которая, сама знаешь, что для меня значила».

А я — что, я тогда только о смерти и думала. Да и сейчас не знаю, зачем мне жить-то на земле, когда всех моих Господь к себе забрал. А тут — Малыш! Себя, говорит, убью, если ты… Ну, как его бросить, грех еще один на душу мою, не отмоленную!

А Иван Николаич потом и говорит: «Все отдать придется, чтоб тебя от тюрьмы оградить. Потому как тебя тоже подозревают».

А я — что, я тогда вены вскрыла, да спасли опять, я в лежку лежала, отдавайте, говорю, что хотите делайте.

Потом узнала, куда все ушло. Да только поздно уже было. Все ему и досталось. Обманул он меня. Я, когда Митиного отца посадили, понимать что-то начала. Уж больно Иван Николаич засуетился. Друг дома. Как себе мама ему доверяла. В курсе всех дел наших был.

А он потом мне и говорит: «Долги, оказывается, за матерью твоей большие. Серьезным людям она задолжала. Я все на себя взял. Поручился. Но ты помочь должна».

Так я и стала «герыч» от него клиентам таскать.

— Ты не переживай, девонька, я всегда буду с тобой. Всего-то лет пять поработать нужно, а там, глядишь, и долг наш уйдет — говорит.

А еще: «Никто тебя не тронет, ничего опасного, уверяю». А потом: «Ты так похожа на маму. Когда тебя вижу — все во мне переворачивается».

А я — что. И во мне все переворачивается, когда его вижу. Теперь-то я уже поняла, только поздно. Нет никакого долга, выдумал он. Только я все равно «герыч» таскаю, деньги нужны, да и привыкла. И потом — какая разница. Может, придумаю, как его убить, а может — меня, наконец, кто пристрелит, все ж — не сама.

Стаська переоделась в привычное — джинсы, свитер. Взяла из бара литровку коньяку. Подумав, взяла еще бутылку джина. «Не обеднеет Николаич», — усмехнулась. И ушла.

А белая пушистая лисья шкурка осталась на полу, брошенная.

Чпок

Давненько у Митюхи не была, а все та же Золушка двери открывает. Как же ее звать-то? Ах да, Лялька! Ну и хорошо, зато хоть есть кому в доме прибраться.

Стаська вошла в шумную, задымленную гостиную и торжественно водрузила на стол бутылку коньяка и бутылку джина. Компания приветствовала ее шумно, соскучились. Красивый брюнет, игравший на гитаре, заулыбался ей, закивал, но песни не прервал, а наоборот, запел с еще большим воодушевлением.

Стася присела рядом с Митюхой. Краем глаза отметила дремавшего Малыша. Охраняющую его сон Ляльку. Остальные не привлекли ее внимания, всё как всегда, ну и хорошо.

— Устала я, Мить, отдохнуть хочу, — тихонько сказала она.

— Оставайся, — ответил он, помедлив.

— Так я сегодня и останусь.

— Стась. Я давно хотел сказать тебе. Ты. Короче, оставайся насовсем! — выпалил он полушепотом. — Комнат хватит — прибавил он поспешно.

— Комнат, говоришь, хватит, — печально усмехнулась она. — А как же ляльки твои, золушки? А дружки твои, а праздник каждый день?

— Хочешь, всех выгоню к чертям? Только уходи ты оттуда, богом тебя прошу! Ничего он тебе не сделает!

— Тебе зато сделает, Митя. А я потом себе не прощу. Смерть вокруг меня бродит, сам знаешь.

— Ерунда вокруг тебя бродит! Чушь да блажь! Судьбу испытываешь. Все сама напридумывала, только и знаешь, что себя попусту виноватить! — Митюха совсем расстроился и непроизвольно повысил голос.

Тут певец отложил гитару и через стол потянулся к Стасе.

— Стасенька, душа моя, любовь моя безответная! Что ты тратишь время на этого отшельника! Обрати пресветлые очи на меня, вечного раба твоего.

Стаська, как за спасательный круг, схватилась за нового собеседника, вытягивая себя из мутного диалога с Митюхой, и ответила: «А что, мил дружочек Вовочка, не сделаешь ли ты мне „чпок“?»

Лялька при этих словах скабрезно захихикала, но осеклась, увидев, что реакция окружающих совсем иная. Народ оживился и радостно подхватил: