Родовые сны - [5]

"Сидел у врача, когда вошел Сергей Столяров. Веселый, хорошо выглядит. Никаким "окончательным вариантом" и не пахнет. После его ухода Вера Петровна сказала, что бывают и чудеса, что его организм так яростно борется с болезнью, что сейчас они уже не настаивают на этом страшном диагнозе. И рассказала несколько фактов, когда совершенно безнадежные случаи кончались выздоровлением. Дай-то Бог!"

Восторжествовала справедливость. Отец вернулся, и все вокруг засветилось иным, радостным светом. Мы тут же с легкостью поверили, что так будет всегда.

В августе в Лужниках проходило большое торжество: праздновалось 50-летие советского кино. Блистательный президиум, из прославленных деятелей нашего киноискусства, каждое имя на слуху. И над всеми возвышался отец. Белоснежная рубашка, светлые волосы, знаменитая столяровская улыбка. Многие не верили своим глазам:

- Сережа! Пришел, а мы думали...

- Как дела, Сережа?

Отец, не переставая улыбаться, кивая направо и налево, весело отвечал:

- Хорошо! Все прекрасно.

И у меня на душе было невыразимо празднично: вот так же мы раньше работали на концертах и стадионах, открывали фестиваль.

Но недолгим был для нас праздник. Вновь дали о себе знать прежние недомогания. Все чаще остаток ночи отец проводил на кухне.

Тогда мама сказала:

- Нужно переменить обстановку, мы поедем с Сережей в Болшево.

Болшево - это наш Дом творчества. Но прожили они там две недели отцу стало еще хуже. И вновь Кремлевка.

Опять пошли облучения, доводящая до полного изнурения химия. Отец бодрился, сколько мог, сопротивлялся недугу. Настрой его был только на победу. С огромным напряжением продолжалась работа над "Дмитрием Донским". Просматривались старые записи, делались новые пометки.

В больницу мы ходили порознь, чтобы отец не оставался в одиночестве до обеда, допустим, я, после обеда - мама.

Но бывали в больнице и другие минуты: тихие, светлые, окрашенные непередаваемой грустью, минуты воспоминаний, душевных разговоров.

На территории больницы был скрытый деревьями и высоким кустарником овражек. Там собиралась очень интересная компания. На поваленных деревьях, на пеньках сидели Александр Трифонович Твардовский, молодой еще Расул Гамзатов, в сторонке стоял Вячеслав Михайлович Молотов, отец. Горел костерок, маленький, как в детстве, желтоватое живое пламя вздрагивало на сухих ветвях, такое трогательно-беззащитное в этом страшном месте. Твардовский рассказывал о своей деревне, как он там первый раз увидел паровоз и какое огромное впечатление произвело на него это чудище. Отец вспоминал свое детство, как батрачил, как доставалось от хозяина. Жесткие были времена. Особой фигурой был, конечно, Александр Трифонович Твардовский, и я очень жалею, что мало общался с ним.

Очень тактично вел себя Вячеслав Михайлович Молотов. Как бы в тени была его жена Жемчужина. Заходил разговор о фильмах. Оказывается, Молотов видел даже какие-то мои работы. Что само по себе было для меня и удивительно, и приятно. Болела-то у Вячеслава Михайловича жена, диагноз, как и у отца. А сам он лег на профилактику, а скорее, чтобы быть рядом с женой, поддержать ее в трудные последние дни. Она ведь тоже никому была не нужна. У обоих в прошлом трагическая жизнь.

Когда компания выходила из овражка, рабочие, косившие траву, откладывали косы и низко кланялись им. Из жизни они ушли один за другим: Жемчужина, Твардовский, потом отец...

В этот раз я проснулся ночью, как от какого-то толчка, с тяжелым, тревожным чувством. И сразу понял: нужно идти в больницу. Обычно-то приезжал часам к одиннадцати. Быстро оделся, вышел на улицу. Темно. Середина зимы. Слякотная грязная Москва. Сырой холодный воздух сковывает дыхание.

Доехал до Кунцева, потом шел по какому-то скользкому, раздрызганному тротуару. Во многих палатах корпуса горел свет.

Отец сидит в кресле, тяжело дышит.

- Что-то плохо спал,- сказал он.- Мне даже вот эту штуку принесли.- И он кивнул на кислородную подушку.

Отец был побрит наголо: от огромных доз химического лекарства выпадали волосы.

- Вот видишь, побрили, как Инкижинова.

Может, не все трагично на сегодняшний момент, если отец шутит? Он очень любил этого актера. Инкижинов играл в фильме Пудовкина "Потомок Чингисхана", а потом ушел за границу. Про этого артиста мы мало что знали, хотя на Западе он был известен и популярен. Маску Инкижинова, его внешний облик взял другой артист, тоже выходец из России - Юл Бриннер.

Отец тяжело дышал:

- Плохо спал. Скверно спал.

В это время у него в палате тихо убиралась нянечка. Появилась сестра.

- Пришла,- сказал отец, утвердительно покачав головой.- Вовремя. Я тут брился и порезал губу, да вот все не заживает никак.

Взгляд его был спокоен и печален. Я ощутил в нем нечто, совершенно не свойственное отцу, и сердце перехватило острой жалостью, невыносимым ощущением собственного бессилия.

Медсестра - замечательная женщина, искренне переживающая за своих больных, тут же принялась готовить какую-то целебную мазь. Мы звали ее между собой Морковкой, потому что добрая женщина не уставала наставлять своих подопечных: ешьте больше морковки, это очень полезно для организма.