Родовые сны - [4]

Дома я взял тяжелый чехол с двустволкой бокфлинт - это когда стволы располагаются вертикально - двенадцатого калибра, сел в автобус, приехал в больницу - и прямо в палату. Странно, но никто меня даже не остановил.

К отцу в больнице относились очень хорошо. Нянечки и медсестры приносили ему цветы, поздравляли с праздниками.

"Раковый корпус", полу запрещенную в те времена рукопись, он прочитал с интересом, но воспринял философски-отстраненно:

- Все правильно. А наши пишут, что это может быть только у них. Сами изоврались, еще и народу голову морочат. Видно, кому-то это надо.

Увы! На огромной территории, огороженной больничным забором, шла совсем другая жизнь, с иными духовными и моральными ценностями. Здесь умирали товарищи, погибали тут же рядом. Это была особая зона.

В том же корпусе, что и отец, находился Марк Наумович Бернес. Однажды к нам пришла лечащий врач и попросила:

- Сергей Дмитриевич, сходите к вашему другу, успокойте его. Когда к нему приходят родные, он ведет себя несдержанно. Если так будет продолжаться мы просто запретим посещения.

Раковый корпус, да что там говорить... И тем, кто лежал, было тяжело, и навещавшим не легче. Очень тяжелая обстановка.

Вот мы тогда с отцом и отправились к Марку Наумовичу.

Марк был в крайне раздраженном состоянии. Он сидел, погруженный в мягкое объемное кресло. Глаза его, казалось, были безжизненны.

Отец сказал:

- Марк, это что такое... Нельзя так. Мы еще живы, и люди смотрят на нас. Видишь, я занимаюсь зарядкой. Надо гулять, двигаться.

Взгляд Марка Наумовича оживился.

- Да понимаешь, Сережа... Этот радикулит... то здесь, то там.

Оба понимали, что никакой это не радикулит, что это лимфосаркома и что конец уже близок.

- Ерунда все это... пройдет. Вставай, Марк, походи, глотни свежего воздуха.

В эти минуты мне показалось, что и Марк, и отец непременно победят эту непреодолимую болезнь.

Через несколько недель, идя к отцу, я повстречал одного из друзей Марка Наумовича, высокого стройного человека, с которым мы были знакомы, раскланивались. Был он сейчас не в себе, и мне вспомнилась фраза: "человек с перевернутым лицом". Вместо приветствия он сказал:

- Идите скорее к отцу.

Отца я застал работающим над сценарием. Сел напротив, ничего не понимая. Отец дописал строку и отложил карандаш.

- Марк умер.

И через короткую паузу:

- Надо работать! Тут мысль пришла, как ты смотришь,- Олег Рязанский... Если Дмитрий все-таки лесной человек, то Олег Рязанский, скажем так, аристократ. Помнишь икону "Спаса Златые Власы"? Олег Стриженов его, наверное, хорошо бы сыграл.

Работа не была отрешением от мира, она была естественна и необходима. День этот был особенно трудным, мы оба это чувствовали. И я в который раз удивлялся самообладанию отца.

В недавно изданных дневниках Бориса Андреевича Бабочкина - они с отцом были дружны - есть пронзительные, точные записи, его непосредственные впечатления о встречах с отцом. Приведу некоторые.

"Через день после того, как я сюда попал, я позвонил в радиологическое отделение. Столярова позвали, он мне очень обрадовался и на другой день обещал ко мне прийти. Но не пришел, а пришел через день к вечеру. Когда он вошел, мне все стало понятно. Он был уже такой, каким он скоро будет. Он был почти в окончательном своем варианте.

- Почему ты вчера не зашел?

- После процедуры это такая адская боль. Я ходил в три часа ночи по территории и почти кричал от боли.

Потом он немного развеселился, смеялся, рассказывал анекдоты, говорил о своем фильме, который временно законсервировали, говорил, что торгуется с врачами, хочет выписаться через две недели, а доктора хотят его продержать еще месяц.

Но ни одной интонации, ни одного намека на то, что он понимает всю серьезность своего положения. Не говорю - даже безнадежность. Только один раз, когда я сидел с ним и еще с кем-то из их корпуса у них на скамеечке перед ужином, он сказал:

- В конце концов и на Новодевичьем много хороших людей... Петька Алейников там... Да и Миша Названов не такой уж плохой. Во всяком случае, под конец он ко мне не так плохо относился.

Все это было сказано совершенно прозаически. Он как бы абсолютно точно знает, что никакого конца не может быть без какого-то продолжения. Смерть становится привычной мыслью и поэтому не страшной, а обыденной. Так, вероятно... Через минуту он уже рассказывал какой-то совершенно дурацкий анекдот.

Последний мой товарищ... Снаряды ложатся все ближе..."

В общем-то, в общем-то... Я предчувствовал, другие видели... Огромная воля и замкнутость пространства.

Однажды я спросил Зою Федорову:

- Как вы жили в этой одиночке, когда вам дали двадцать пять лет?

- А я придумала по-актерски, что это не со мной, с кем-то другим.

Своеобразное самосохранение, некое самоотстранение, и в принципе та же сверхзадача: выжить, выжить, но сохранить себя.

И все-таки что-то происходит, неподвластное нашему пониманию, и более того, вопреки здравой логике.

Огромное мужество и сила духа сделали свое дело.

В августе отца выписывают из больницы. Мы были ошеломлены - случилось практически невозможное. Борис Андреевич Бабочкин мало верил в чудеса, но и у него в дневниках есть следующая запись: