Родовые сны - [46]

Нас пули с тобою пока еще милуют,

Но трижды поверив, что жизнь уже вся,

Я все-таки горд был за самую милую,

За русскую землю, где я родился.

За то, что на ней умереть мне завещано,

Что русская мать нас на свет родила,

Что, в бой провожая нас, русская женщина,

По-русски три раза меня обняла.

Такие события запоминаются на всю жизнь. Мы с отцом были в этой стране уже после ввода войск в Чехословакию, и отношение к Советскому Союзу резко изменилось, но, как ни странно, к отцу все равно подходили незнакомые люди, дружески здоровались, вспоминали победные дни, дарили какие-то трогательные сувениры - серебряные талеры времен Австрийской империи и т. п. И это при условии, что русская речь на улицах Праги была нежелательна и к нашей делегации относились как к представителям захватчиков. Однажды я попросил в гостинице, где мы жили, вместо чешской "полевки" московский борщ. Официант громко, на весь зал, заявил, обращаясь к метрдотелю:

- Пани Верхни, тут один пан желает борщ "оккупантский"!

Вся атмосфера вокруг нашей делегации дышала явной неприязнью. Отец не хотел верить тому, что видел.

А спустя несколько недель к нам в Москву приехал из Гаваны от Фиделя писатель Ян Прохазка - глава чешской контрреволюции, автор знаменитой в те дни статьи "Две тысячи слов". Он встречался с отцом, они долго с горечью беседовали о трагедии, произошедшей в Чехии.

А в те добрые, теперь уж невозвратные времена бесконечной любви и благодарности к русским людям, освободителям у номера отца в отеле "Аль Крона", где жили советские артисты, постоянно толпились люди. Среди них было много наших эмигрантов. Для них Сергей Столяров был символом далекой России, которую они не могли забыть даже во сне. И вдруг зримое достойное воплощение русского человека. Как раз в эти дни один из самых популярных пражских журналов того времени "Svet", за номером 13, вышел с огромной фотографией отца - во всю обложку - в одежде лихого гусара.

Надо сказать, что термин "новые русские" - это старое название и родился он в недрах русской эмиграции в начале 30-х годов. Уже тогда, задолго до Великой Отечественной войны, заговорили в эмиграции о "третьей силе", так как раньше было только две России: "красная" и "белая". Точнее, "новые русские люди" - это люди новой культурной формации: они христиане, отрицающие Христа, антибольшевики, не доверяющие эмиграции. Масса этих "новых" накопила огромную энергию, и теперь она искала выхода. "Новый русский человек" недоволен существующим строем по обе стороны рубежа. Критикуя и присматриваясь, он выбирает у "нас" и у "них" то, что может ему подойти. Он протестует против нищеты духовной и материальной, против унижения национального и личного, против обмана социалистического и буржуазного. Так думали эмигранты в сорок пятом. Такие вот появились люди после войны, но их уже ждали; их уничтожали или изолировали, как, например, А. И. Солженицына и подобных ему "новых русских людей".

Да! Удивительно быстро летит время!

А вдруг сегодня, когда Россия так оскорблена и унижена и внешне, и изнутри, не начнутся ли ей снова сниться "новые опасные силы"?! Ведь гитлеровщина родилась в сравнительно благополучной Германии, да и по территории не очень большой стране. А тут Россия... и бесконечная, неизмеримая глубина всяческих русских страданий. Тема "униженных и оскорбленных", с непременной надеждой на скорое обязательное торжество справедливости, всегда была близка русскому сознанию, всегда возбуждала путанные с сумасшедшинкой русские головы.

Тогда же, в 1945-1946 годах, в ликующей послевоенной Праге отец и познакомился со многими запрещенными у нас книгами. До сих пор в нашем доме хранится "Сборник русских поэтов" славянского издательств "Кремль" 1921-го года. Тогда же он прочитал книгу Михаила Чехова "Путь актера" и Федора Шаляпина "Маска и душа". Отец отправил книгу Шаляпина в Москву, ее взялся передать нам с матерью один замечательный кинооператор. Он перевез ее через границу в запечатанной коробке из-под кинопленки. Но, видно, искушение иметь такую книгу было так велико, что этот очень порядочный человек оставил ее у себя. А намекнуть на предмет возвращения мы с мамой не могли книга все-таки была запрещенной.

"Маска и душа" стала основой нового сценария, который отец готовил в соавторстве с крупнейшими знатоками жизни и творчества великого артиста, жившими в СССР.

Теоретические размышления и практические выводы Шаляпина сформулированы точно, и нет никакого чуда в том, что почти во всем совпадают с системой Станиславского. Замечательный режиссер и педагог не раз указывал на то, что писал свою "систему" с Федора Ивановича Шаляпина.

Но "Маска и душа" - это исповедь великого артиста и человека. Об этом сам Федор Иванович говорит в предисловии:

"Не менее театра сильно волновала меня в последние годы другая тема Россия, моя Родина!.. Вспоминаю прошлое, хорошее и дурное, личное и вообще человеческое. А как только вспомню - взгрустну! И тогда я чувствую глубокую потребность привести в порядок мои мысли о моем народе и родной стране. От них плохо спится, от них гордостью зажигаются глаза и радостно бьется сердце. А есть и такие, от которых хочется петь и плакать в одно и то же время. Бешеная, несуразная, но чудесная Родина моя!"