Родовые сны - [45]

Я вспоминаю, как однажды мы приехали на фестиваль в город Могилев. Прибыли поздно, буфет в гостинице был уже закрыт. Решили пойти в город к ближайшему гастроному. С нами отправился и Крючков.

В магазине была очередь, мы с отцом встали в конце. Николай Афанасьевич подошел поближе к прилавку - "познакомиться с ассортиментом". Продавец тут же узнал его и с радостью предложил свою помощь, от которой Николай Афанасьевич не отказался. Попросил 300 граммов колбасы, сыра, чего-то еще, попросил все это порезать, а покупку завернуть...

Народ заволновался: "Безобразие! Что такое! Без очереди!.."

Крючков обернулся, очередь вздрогнула - его узнали. Раздались удивленные голоса: "Да это же Крючков!"

- Спокойно, ребята! Это я!

Какая-то пожилая дама бросилась к нему:

- Не может быть!

- Может, мать, может! - последовал ответ.

Однако женщина не верила своим глазам, прикасалась к нему, трогала одежду.

- Неужели это вы?

- Я, мать... Я!

Потрясенная поклонница, увидев кумира своей юности, вдруг чистосердечно призналась:

- Господи! Как вы постарели!..

Возникла неловкая пауза, и тогда Николай Афанасьевич успокоил восторженную даму:

- Гм, гм... Ничего, мать, ты тоже давно не крошка Манон.

На экране и в памяти зрителей актер вечно остается молодым и прекрасным. В жизни, к сожалению, все идет по другим законам. Как часто после выступлений на стадионе, во дворце спорта, вокруг автобуса с артистами стоит огромная толпа поклонников с открытками, фотографиями, программками и просто с клочками бумаги. Все они тянут руки к окнам автобуса с единственной просьбой: "Подпишите, пожалуйста! Подпишите!" И как горько бывает услышать иногда среди шелестящего шума этих просьб неожиданное откровение: "Господи, какие они все старые... Подпишите, пожалуйста!.. Подпишите..."

И сейчас, когда я корплю над этими строками, невольно задумываюсь над неумолимостью времени: большинство из тех, о ком я вспоминаю, не только постарели, но и перешли в мир иной.

В 94-м году я снимал о Николае Афанасьевиче последнюю в его жизни передачу для телевидения в программе "Актеры и судьбы". У него болели ноги, глаза, трудно было говорить, но он по-прежнему излучал юмор и оптимизм.

Артист кашлял, хрипел и сокрушался:

- Где же мои фальцеты?

Но на вопрос - не пора ли Николаю Афанасьевичу бросить курить заявил:

- Что ты, старик! Я недавно был у доктора, он спрашивает: сколько лет курите? Отвечаю: семьдесят. Продолжайте, говорит.

И с гордостью подвел итог:

- Хороший доктор!

12 апреля 1994 года я обратился к нему с просьбой подписать письмо об установлении в Москве памятника Г. К. Жукову. Под документом уже стояли имена М. А. Ладыниной, С. Ф. Бондарчука, и Николай Афанасьевич твердо поставил свою подпись, как всегда, левой рукой.

Это был последний автограф, последняя просьба великого актера. Утром 13 апреля на 84-м году жизни он скончался.

Ф. И. ШАЛЯПИН

Всю жизнь отец мечтал высказать в кино свои мысли, свое представление о жизни и поэтому сам писал киносценарии. В общей сложности их написано более десяти. К сожалению, все это так и осталось на бумаге, не востребованным. Однако он продолжал до самых последних дней работать вместе с писателем Сергеем Бородиным над новым сценарием о Сергии Радонежском и Дмитрии Донском. И это замышлялось как двухсерийный фильм.

Первым, написанным отцом, был сценарий о великом русском артисте Федоре Ивановиче Шаляпине. Начиналось это таким образом: в 45-м - 46-м годах отец снимался в фильме режиссера Игоря Савченко "Старинный водевиль". Это была любимая картина отца, и, наверное потому, что впервые он играл необычную для себя "характерную" роль - роль денщика, мастера на все руки, русского Фигаро гусара Фаддея. Картина ставилась по сюжету старого русского водевиля "Аз и Ферг". Тогда у нас еще не могли делать цветные фильмы, и поэтому ленту снимали в Чехословакии на одной из лучших киностудий Европы "Баррандов".

Однажды отец взял меня на натурную съемку эпизода, которая проходила еще в Москве, на Красной площади,- сцена возвращения русских воинов-победителей из Парижа. Собралась огромная толпа зрителей - съемки фильма в то время были большой редкостью. Ассоциации с современностью были так велики, что восторженная толпа, нарушив съемочный процесс, стала качать на руках двух гусар - Н. Гриценко и С. Столярова, героев фильма, одетых в парадные гусарские мундиры с подлинными наградами 1812 года,- точно так же, как героев только что закончившейся войны.

Однако судьба у этого прекрасного фильма была печальной. Тов. Маленков, просмотрев картину, изрек, что это "политическая пустышка", и этого было более чем достаточно, для того чтобы водевиль исковеркали и пустили "третьим экраном", а говоря другими словами, положили на полку.

Но, слава Богу, он возник из небытия, ибо ленты, как и рукописи, не горят. И в день празднования 850-летия Москвы фильм был показан по телевидению на всю страну.

Прага после Парижа была вторым по значению центром русской эмиграции первой волны. Восторженное состояние, которым был охвачен город после Победы, трудно себе представить, и появление русских артистов вызвало огромный энтузиазм у пражан. Отец рассказывал, с какой неподдельной радостью встречали их жители "златой Праги", какую овацию устроили ему после выступления на Вацлавской площади под памятником Святому Вацлаву, где он читал стихи "Дороги Смоленщины", которые заканчивались строками: