Родовые сны - [30]

У нас по отцовской линии в роду не было князей и дворян. Но отец гордился своим родовым именем - столяр, и фамилией - Столяров.

ОКРУЖЕНИЕ

(Окончание)

Начать свой рассказ на этот раз я хочу с Бориса Федоровича Андреева. И не потому, что это был самый близкий друг отца. Нет. Они не были близки домами, семьями, просто отец уважал в Борисе Федоровиче честность, искренность, глубину и верность. И надежность. Вот надежность, пожалуй, то самое качество, которым он сам отличался.

Я помню - это было на съемках "Ильи Муромца" - Илью играл Борис Федорович, а отец - Алешу Поповича. Вероятно, потому, что отец играл уже многих былинных богатырей, Борис Федорович относился к нему с почтением, хотя Илья, как вы знаете, старший брат Алеши. Как-то Борис Федорович пришел к нам в сильном смущении, чтобы попросить совета и помощи.

Съемки проходили на реке Чусовой под Пермью, тогда этот город назывался Молотов. Там на берегу, на удивительном по красоте месте, над обрывом реки было построено село Карачарово, где Илья Муромец "сиднем сидел тридцать лет и три года", а когда встал, то выворачивал дубы, бросал в реку огромные камни, готовился к своим подвигам.

Село было, действительно, прекрасное, все замечательно, кроме одного: не было погоды. Борис Федорович по нескольку часов сидел в гриме. Гримировали его еще затемно, потому что он играл молодого Илью, который еще с батюшкой, с матушкой сидел в избе. Делали ему пластический грим, подтягивали лицо специальными подтяжками. Все это было трудно, мучительно. Он выезжал за несколько километров на съемку. Все сидели, ждали погоду, а погоды не было, стояла этакая хлябь. Возвращались обратно. Лицо Бориса Федоровича стало покрываться язвами, потому что подтяжки, которыми стягивали лицо, приклеивали довольно сильным клеем, и все это разрывало кожу, появились раны. Было трудно и физически и духовно, и все это еще усугублялось бестолковщиной. Можно было что-то другое снимать, но ведь актер - последний человек в деле производства, он должен быть всегда в форме, всегда готов. Тут лес, фонари, идет строительство, а здесь, подумаешь, проблема...

И вот произошел взрыв. Борис Федорович не выдержал. Он выпил. А когда выпил - сказал окружающим, что о них думает. Резко, по-своему, как бы это сделал Илья Муромец. Разогнал дирекцию. В панике во все стороны разбегалось начальство. Картина была, конечно, не для слабонервных: могучий русский богатырь с увесистой палкой, напоминающей палицу, в руках... Буйная силища вышла из-под контроля. В этом было что-то стихийное. Сергей Александрович Мартинсон, живший по соседству, спрятался в своей комнате под кроватью.

Стихийный бунт, вырвавшийся из души Бориса Федоровича, всех потряс. Отец был тогда в отъезде. И жаловаться Борис Федорович пришел к нам, в класс, где мы жили. В одной руке огромная палка, в другой - глиняный чайник литра на два, взятый в столовой, и пиала. Чайник наполовину был наполнен всем знакомой зеленой водкой - "зубровкой".

- Где Се-ре-ега-а?

Отца не было, тогда дядя Боря зашел в комнату, закрыл дверь, поставил чайник, пиалу и стал мне рассказывать про свою жизнь. А я-то был тогда школьником, заканчивал десятый класс, мальчишка, по сути дела.

- Меня вот за границу не пускают, думают, я себя вести не умею. Ух, эти чино-овники-и...

Позади были уже такие фильмы, как "Трактористы", "Два бойца", "Падение Берлина". Андреев уже давно был национальным героем, любимцем, вошедшим в каждую семью, безусловной знаковой фигурой, олицетворяющей русскую мощь и русское благородство, символом воина-победителя - и вдруг его так обижают. А он беззащитен и бесправен.

Стал Борис Федорович рассказывать, как "во-от эти чино-овники-и" куда-то все ездят и ездят, а его не берут, гадости пишут... Он понимал, что последний его поступок зачеркнет в его биографии очень многое. Да так оно и вышло. Репрессии посыпались мгновенно. Андреева решили исключить из партии, снять с роли. Как приятно было пигмеям попрыгать на костях этого великана, унизить его, бесконечно выясняя подробности. И вот в предчувствии всех этих бед Борис Федорович решил идти до конца.

Он рассказывал мне о себе и жаловался, обращаясь, конечно же, не ко мне, а к отцу.

- Вот Сере-ега-а поймет, понимаешь, как они со мной обращаются... Что же это такое? Что я им, шмендрик какой, что ли?

Прихлебывая из пиалушки свой зеленый напиток, он рассказывал мне о своем детстве в Самаре. Как его там обижали. Как приговорили к расстрелу за то, что побил какого-то помощника Берии, который стал к нему примазываться в ресторане "Москва".

Это была удивительная исповедь со слезами на глазах.

Потом приехал отец. Надо было спасать ситуацию. Конечно, начальство над дядей Борей поизмывалось вдосталь, но с роли снять не смогло. Это был первый советский широкоэкранный фильм, три четверти картины уже было сделано.

После того случая отношения у отца и Бориса Федоровича стали особенно искренними и доверительными. Горько было видеть, как выживали Бориса Федоровича из Союза кинематографистов всякие ловкие люди. Он не вписывался в эту организацию, своего рода чиновничью массовку. Бориса Федоровича интересовали психология творчества, процессы, происходящие в душе художника, учение Павлова.