Родовые сны - [28]

ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ

Доброжелательность - прекрасная черта характера, которая почему-то в последние годы исчезает из нашего общения. Какое это замечательное качество - искренне, от души "добра желать" ближнему своему. Ни зависть, ни злость, ни самомнение, а именно пожелание добра - поистине чудесное свойство души человека.

У Сергея Столярова это душевное качество отражается в глазах, в лице, в манере общения; этим свойством наделены все его герои. За это, наверное, его до сих пор помнят и любят зрители.

Желание помочь человеку в его трудностях, участвовать вместе с ним в разрешении его проблем - для отца такая постановка вопроса была естественной и обязательной. Он никогда не мог понять ныне модного термина "это ваши проблемы". Если проблемы - значит наши, общие. Он не был религиозным человеком, да и откуда: детдом - это не церковно-приходская школа, но слова апостола Павла "как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними" были восприняты его душой на генетическом уровне от той крестьянской цивилизации, сыном которой он был. Поэтому в искренность, честность и мужество его героев зрители верили, ибо он не играл, а был таковым от природы.

Валентин Гафт в своих воспоминаниях часто говорит о встрече с Сергеем Столяровым, которая в значительной степени решила его актерскую судьбу. В 53-м году отец несколько раз рассказывал мне об одном незнакомом мальчишке, который "очень хочет стать актером". Он его случайно встретил на Покровке, когда гулял с собакой Эри. Этот мальчишка поразил его своей одержимостью, своим неуемным желанием стать артистом. Прямо на улице он стал читать отцу басню Крылова "Любопытный", которую готовил для поступления в театральный вуз. Отец приводил мне в пример этого мальчишку, его неуемное стремление добиться своей мечты. Только после смерти отца я узнал от Валентина, что этим одержимым школьником был он, Валя Гафт.

Отец был заметным, неординарным человеком: высокий, красивый, с особой, только ему присущей осанкой. Он был популярен. Когда мы в 60-х годах всей семьей - отец, мать, Нина и я - работали на гастролях, и, естественно, приходилось обедать в ресторане гостиницы, сразу же возникали проблемы: незнакомые люди посылали на наш стол шампанское или коньяк. Отец не пил, только иногда на охоте, да по большим праздникам дома, поэтому подарки отправляли назад с благодарностью и извинениями. Иногда этот обязательный ритуал становился тягостным, особенно в портовых городах и в столицах союзных республик. В 57-м году вышел фильм "Повесть о первой любви", где мы впервые в отечественном кино играли отца и сына. Картина прошла с большим успехом, получила первую премию на фестивале молодежи в Москве, и наше появление вдвоем стало вызывать некоторый ажиотаж. В начале 60-х годов мы выступали на стадионе в Челябинске, до этого времени город был закрытым: там произошла ужасная катастрофа - взорвался подземный атомный завод. Мы, конечно, ничего об этом не знали, и, хотя в городе была повышенная радиация, от людей это скрывали. Но вопреки всему было решено провести большой "праздник искусств". Огромный промышленный центр несколько лет жил закрытой жизнью, и приезд многих популярных артистов был встречен с огромным энтузиазмом. Нас даже охраняла милиция от внимания любителей кино, и это было необходимым. Однажды возвращаемся после выступления в гостиницу, а толпа, ожидавшая нас в надежде получить автограф, с такой силой набросилась на машину, что продавила крыло у нашего очень крепкого интуристовского ЗИМа. Тогда же в фойе, где мы подписывали с отцом фотографии, через кордон охраны прорвалась толпа поклонниц. Напор был так велик, что меня просто сбили с ног и, наверное, искалечили бы острыми каблучками-шпильками, если бы не благородная помощь милиции.

Я говорю это к тому, что ни всеобщая любовь зрителей, ни огромная популярность не повлияли на нравственные качества отца. Несмотря на свою бескомпромиссность в вопросах искусства, резкость в оценках некоторых конъюнктурных или халтурных работ, он всегда оставался скромным и доброжелательным человеком.

За год до смерти отец был в Гренобле на зимних Олимпийских играх. Замечательный праздник спорта, встреча с Францией, которую он знал и любил,- все это произвело на него глубокое впечатление. После возвращения в Доме кино состоялся вечер олимпийцев, и отца попросили поделиться своими впечатлениями о зимней Олимпиаде. Надо сказать, что публика нашего дома, по всеобщему признанию, была тяжелая. Я это хорошо знаю, потому что в течение почти двадцати лет был членом правления Дома кино. Шли, в основном, смотреть новый заграничный фильмец, а выступления принимались как некая неприятная повинность, обременительная, но ритуально необходимая. Публика в основном состояла из кинематографических снобов второго разряда. Проходили в этой аудитории, как шутили устроители, "только цыгане и лилипуты".

Вечер шел, как обычно,- большинство ожидали обещанного фильма, снисходительно выслушивая участников игр и гостей олимпиады. Отец выступал одним из последних. Говорил он, как всегда, хорошо, искренне, от души: о великом французском горнолыжнике олимпийском чемпионе Кили, о наших хоккеистах, о встречах с русскими эмигрантами, что, кстати, тогда не приветствовалось. В конце выступления, несколько смущаясь, сказал, что загрустил по дому, по России. Это вызвало некоторое оживление в зале, послышался шумок, а затем аплодисменты. Отец воспринял это как добрый знак - его любовь к Отечеству разделяют и поддерживают. Он стал очень откровенно говорить о неожиданной тоске, которая посетила его в "прекрасной Франции", о свойствах характера русского человека и о невозможности для него жить где-либо, кроме России.