Родом из Переделкино - [46]

Такое запоздалое прозрение посетило маршала Тухачевского накануне собственной гибели в аду репрессий.

В начале 1935 года никому не ведомый автор Николай Вирта переступил порог журнала «Знамя», где главным редактором был Всеволод Вишневский, и вручил ему рукопись романа «Одиночество».

Много позднее отец писал в дневнике, что тогда он главным образом надеялся на чудо. И это чудо произошло.

Всеволод Вишневский прочитал роман и сразу оценил новое сильное дарование, взошедшее на литературном горизонте. Он одобрил роман, в котором Николай Вирта с подлинной страстью сказал слово Правды о страданиях и надеждах русского крестьянства, о трагедии Гражданской войны. Все это требовало от писателя помимо глубинного понимания описанных в романе событий еще и большого гражданского мужества. Мой отец, будучи человеком с неблагополучной биографией, разумеется, подставлял себя под удар, но жажда высказаться, видимо, превосходила все прочие чувства.

Роман «Одиночество» вышел в № 10 журнала «Знамя» за 1935 год, а в следующем году был опубликован отдельной книжкой в серии «Роман-газета». Широкая известность и слава пришли к отцу, что называется, в одночасье, после появления на прилавках магазинов его первой книги, ставшей «бестселлером». В эту тонкую в пожелтевшей бумажной обложке тетрадку – вот она передо мной – вместилось столько человеческих судеб, столько горя и страданий людей, обреченных жить в эпоху революционных потрясений, что она никого не могла оставить равнодушной.

Но праздновать победу моему отцу было явно преждевременно. Отношение к роману Николая Вирты, в особенности в официальных кругах Союза писателей, было далеко не однозначным. В образе главного героя книги Петра Сторожева, подлинного хозяина земли, в буквальном смысле слова политой его кровью и потом и не собиравшегося добровольно отдавать ее в чужие руки, многие усмотрели апологетику кулачества, или иначе говоря, моральную поддержку враждебной идеологии. Именно под этим многозначительным заглавием – «Апологетика кулачества» в редакции газеты «Правда» уже лежала разгромная статья, целый подвал, написанная критиком В. Ермиловым, обладавшим безошибочным нюхом на запросы конъюнктуры и всегда готового исполнить пожелания начальства. Подобная публикация в печатном органе ЦК ВКП\б\ означала бы если не физическую расправу с писателем, то уж наверняка загубленную литературную судьбу.

Но тут произошло нечто невероятное, о чем так часто рассказывал мой отец.

Его вызвал Л. Мехлис, в то время главный редактор «Правды». Предшествовало этому событию, как выяснилось из дальнейшего, то обстоятельство, что Мехлис по своим каналам узнал, что товарищ Сталин прочитал роман, и Мехлису ничего не оставалось делать, как вслед за Сталиным тоже его прочитать, а заодно посмотреть, что собой представляет автор этого произведения.

И вот отца вызывают в «Правду».

Разыскать нас в то время было непросто – в нашей кунцевской съемной квартире не было даже электричества, а уж тем более телефона. Однако это было сильной стороной тогдашнего режима – если надо, достанут со дна морского.

* * *

И тут перед семьей встал вопрос – в чем должен был предстать отец пред очи столь высокого начальства. Ни про какие костюмы в те времена и слыхом не слыхивали, спасибо, приличные брюки с рубашкой нашлись. А вот с обувью была проблема – пришлось старые парусиновые полуботинки на шнурках получше начистить зубным порошком и в них отправляться по вызову. Благо время было летнее.

Когда отца ввели в кабинет партийного босса, Мехлис сидел за столом и что-то читал, не сразу подняв на вошедшего свой начальственный взор. Когда же он его поднял, переждав несколько мучительных для посетителя мгновений, он с неподдельным изумлением окинул тощую фигуру отца и грозно воскликнул:

– Зачем пожаловал?!

– Так вы же меня вызывали...

– Не тебя, а твоего отца!

– Но у меня нет отца. Он...

– Как, так это ты написал роман «Одиночество»?

– Да, это я.

Вслед за этим разговором последовал еще один разговор, который мой отец мог слышать лишь с одной стороны, но от этого он был не менее впечатляющим. Мехлис снял телефонную трубку и произнес:

– Иосиф Виссарионович, мы-то думали, что «Одиночество» написал старый эсер, а это же просто юнец! – и Мехлис расхохотался: – Ха-ха-ха-ха!

Разговор этот, нигде не зафиксированный, кроме как в памяти нашей семьи, определил всю дальнейшую жизнь Николая Вирты на многие годы вперед. Л. Мехлис сообщил ему, что Иосиф Виссарионович, в основном оценив роман положительно, высказался в том духе, что товарищ писатель правильно построил сюжет, дав возможность Сторожеву вырваться на свободу и растаять во мраке. Такой конец романа ясно показывает нам, что этот кулацкий элемент затаился где-то в подполье и нам предстоит вести с ним непримиримую борьбу. В то же время верховный цензор выдвигал по отношению к автору романа «Одиночество» серьезный упрек – как это получилось, что товарищ писатель так слабо отразил в своем произведении отпор, который был дан мятежникам как со стороны государства, так и снизу, со стороны простого народа?! И предлагал ему получше подумать об этом.