Родник - [40]

Как будто простая штука — взял да и приделал маленькую закорючку. Но если говорить по-настоящему, начистоту, это обман, подлог. Такие вещи делать нельзя. Всё это Петя отлично понимал.

Но он понимал и другое. Он понимал, что товарища всегда надо вызволять из беды. Сколько раз на сборах толковали о пионерской дружбе, о том, что ради друга надо идти на всё!

А вот на всё ли? Может, есть такие вещи, которые даже ради самого близкого друга не сделаешь? Да и захочет ли этого друг?

Петя представил себе Владика, его строгое лицо с насупленными бровями и вдруг ясно почувствовал, что Владик будет отчаянно ругаться, если узнает про закорючку. Он ещё, чего доброго, пойдёт к Тамаре Степановне и скажет: «Тут какой-то дурак мою единицу превратил в четвёрку, так что вы исправьте, пожалуйста». С него станется!

«Нет, — вздохнул Петя, — видно, закорючку приделывать нельзя».

Он отнял кончик пера от бумаги. Возле единицы осталась еле заметная лиловая точечка. Петя подышал на неё, но тут скрипнула дверь. Он в испуге двинул рукой, и жирная клякса смаху уселась на страницу классного журнала. И надо же было так случиться, что уселась она как раз на самую единицу и даже наполовину её собой прикрыла!

Петя в растерянности захлопнул журнал — и вовремя, потому что в класс уже входил дежурный педагог, высокий, худой математик Игнатий Игнатьевич. В руках у него была свёрнутая трубочкой тетрадка.

— Пятый «Б», как у вас с чистотой? — спросил он, оглядывая класс.

— С чистотой?.. Клякса! — вырвалось у оторопевшего Пети.

— Что? — не понял Игнатий Игнатьевич.

— Ничего… С чистотой? Ну просто чистота! — сбивчивой скороговоркой произнёс Петя. Он думал о том, что клякса, конечно, расплющилась, отпечаталась на другой странице и теперь две кляксы украшают журнал.

Игнатий Игнатьевич подошёл к столу:

— Позвольте, а почему здесь журнал?

— Это Забросим… то-есть Абросим Кузьмич позабыл. Потому что вазочка разбилась.

— Позвольте, какая вазочка? — всё больше удивлялся Игнатий Игнатьевич.

— Синенькая такая. Мы её рисовали, а она разбилась. И Абросим Кузьмич её унёс.

— Как же он унёс, если она разбилась?

— Ну, то-есть осколки, — объяснил Петя.

— Ладно, дежурный, отнеси журнал на место, — сказал Игнатий Игнатьевич. — А за чистоту ставлю вашему классу… — он с минуту подумал, — четвёрку. Согласен?

— Согласен, Игнатий Игнатьевич, — кивнул головой Петя и, подхватив журнал, выбежал из класса.

В коридорах было пусто. Петя печально брёл мимо дверей с табличками: «Первый А», «Первый Б», «Первый В»… «Как же быть с кляксами? — горестно думал он. — Ведь их надо счистить. Да так, чтобы единицу не испортить. А то потом начнётся разговор: кто, да что, да почему… Хлопот не оберёшься!»

На лестнице он задержался возле аквариума. Пёстрые, нарядные рыбки тыкались тупыми носами в зелёное стекло. Петя не удержался, щёлкнул пальцами по стеклу, и все рыбки мигом брызнули в сторону.

— Эх вы, рыбки-голубки! — усмехнулся Петя. — Хорошо вам живётся, горя вы не знаете! Уроков вам не готовить, отметок не получать…

Он спустился на второй этаж. У двери с надписью «Биологический кабинет» он остановился и приоткрыл её.

В кабинете никого не было. На полке замерли белка с шишкой в лапках, ушастая сова, ёж. В углу скалил огромные зубы белый скелет и пристально смотрел чёрными квадратными глазищами на Петю.

Петя вошёл в кабинет, положил на стол журнал, достал из пенала тонкое, гибкое лезвие от безопасной бритвы и принялся усердно скрести кляксу.

Он долго водил уголком лезвия по бумаге. Чернила въелись глубоко и плохо поддавались. Лезвие гнулось и жалобно, по-комариному, поскрипывало. Бумага под ним залохматилась. И вдруг сквозь неё проступили какие-то лиловые буквы.

Петя с тревогой приподнял страницу, поглядел на просвет и с ужасом увидел, что в журнале образовалась дыра. Он бросил лезвие на стол. Час от часу не легче! Только этого ещё не хватало! Теперь подумают, что он хотел напрочь стереть единицу!

Петя в отчаянии стал трогать дырку пальцем, словно надеялся, что она сама собой затянется. Но она не затягивалась, а зловеще зияла, и остатки единицы только чуть-чуть были видны.

Соседнюю кляксу Петя трогать теперь уже не решался: «Ещё хуже дырку протрёшь! Ладно, будь что будет!»

Петя закрыл журнал, вышел с ним из кабинета и поплёлся в учительскую. Там за грудой тетрадок сидела Кира Петровна. Она с удивлением посмотрела на Петю:

— Ерошин, ты почему так поздно в школе?

— А я, Кира Петровна, дежурный. И вот… Абросим Кузьмич журнал позабыл.

Кира Петровна покачала головой:

— Как же он так? Ладно, положи на место.

Петя подошёл к этажерке, где всегда лежат все классные журналы, присел на корточки и спрятал журнал в самом низу, под грудой старых книг и учебников. Ему хотелось спрятать журнал возможно дальше.

«Может, сказать учительнице?» — подумал он и помедлил в дверях.

Кира Петровна спросила:

— Что стоишь? Ведь тебе, наверное, обедать давно пора.

Петя повернулся к выходу и тихо сказал:

— До свиданья, Кира Петровна!

Учительница ласково ответила:

— До свиданья! Будь здоров, Петушок.

Двадцать вторая глава. У Владика

«Вот так штука, вот так номер! — растерянно думал «Петушок», шагая с портфелем по школьному двору. — Как же так? Ведь я хотел только кляксу стереть, а тут целая дырка получилась. Что ж теперь будет?»