Родная земля - [79]

Случайно услышал Керим, как этот хан, думая, что остался один, глядя в степную пустошь, прошептал зло:

— Проклятое место. Здесь не людям — одним верблюдам жить!

"Нет, не туркмен он, — подумал Керим. — Разве можно сказать такое о родной земле, на которой родился, о своей колыбели?.."

Вот она лежит Перед ним, горькая и радостная, политая потом и кровью предков, принявшая их навечно, зовущая к жизни пустыня. Отречься от нее, назвать злой мачехой, невзлюбить — немыслимо… Пусть нещадно печет солнце, пусть беснуются свирепые песчаные бури и мучит жажда — пусть! Но ведь есть еще и острова алых маков, есть вот такие рассветы, ночные огромные звезды — и есть Зиба… Это же счастье — жить на такой земле!

Вспомнилось Кериму безвозвратное детство, — он заулыбался, не замечая этой своей улыбки, стал перебирать в памяти милые мелочи, игры, проказы, и каждая была дорога сердцу, вызывала доброе чувство. И образ Зибы встал перед мысленным взором, переплетаясь с образами далекого детства, потому что вошел в его жизнь прочно, надолго, наверное, даже навсегда, — он не потускнеет и не перестанет волновать, пока жив Керим.

— Ахай, Керим! — донеслось до него.

К отаре скакал Ниязкули. Керим посмотрел на него недовольно.

— Гони быстрее овец! — крикнул Ниязкули, разворачивая коня. — Все забирай! Наши уже в пути! В Пулхатыне встретимся!

Пришпоренный конь взметнул копытами пыльное облачко, понесся, вытянув шею.

"Ну, вот, — потерянно подумал Керим, — время мое пришло".

Глава тридцать девятая Незваные гости

Перед выходным днем Акмурад пришел из интерната домой.

Артыгуль обняла сына, сказала, любуясь, им:

— Ты уже совсем взрослый, смотри — скоро меня догонишь.

Акмурад вывернулся из материнских объятий, бросил в угол портфель.

— А что я тебе принес, мама! — вспомнил он.

— Опять "отлично" получил? — улыбнулась мать.

Акмурад загадочно улыбнулся, вытер руки о полотенце, висящее на гвозде, и взял портфель.

— Вот! — торжественно протянул он плитку шоколада.

— Ой, чем вас там угощают! — воскликнула сияющая Артыгуль, отламывая малюсенький кусочек. — Спасибо, сынок. Только ты мне больше ничего не приноси. Сам же говорил, что кормят вас по науке, значит, должен все сам съедать. А у меня, слава аллаху, все, что нужно, есть.

— Ты не беспокойся, мама, — беспечно сказал Акмурад. — Тот шоколад, что мне в интернате дали, я сам и съел. А это — другой.

Мать все еще смотрела на него со счастливой улыбкой. Но уже беспокойство прозвучало в ее голосе:

— То есть как — другой? Ты где ж его взял?

И Акмурад смутился, как будто сделал что-то предосудительное, сказал с запинкой:

— Я шел, а один человек подозвал… "Ты — Акмурад?" — спрашивает. Я сказал: да. Снова спрашивает: — "Ты в этом доме живешь?" — показал он и достал из кармана эту плитку… дал мне.

Артыгуль подсела к сыну, положила ладонь на его голову и чуть надавила — чтобы он посмотрел ей в глаза.

— Странно… Он знает тебя и не знает нашего дома… Очень странно. Ты раньше видел этого человека?

— Нет, мама.

— И что же дальше?

— Он дал мне шоколад и пошел по улице.

Артыгуль сняла руку с головы сына, судорожно скрестила пальцы, — так она всегда делала, если волновалась.

— О, великий аллах, отведи беду! — прошептала она, раскачиваясь из стороны в сторону.

Акмурад забеспокоился.

— А что такое, мама? Это был плохой человек?

Мать вместо ответа притянула его к себе, прижала к груди голову сына, и он притих, детским сердцем чуя неладное.

— Ты не спросил, как его зовут, Акмурад-джан?

— Ну, как же бы я спросил — ведь он взрослый…

— Конечно, конечно, — рассеянно сказала мать, продолжая разбирать пальцами его спутанные вихры.

— Он дал шоколадку, и сказал, чтобы я никому пока не говорил про эту встречу.

Артыгуль вздрогнула, и сын почувствовал это, испуганно вскинулся.

— Ты его знаешь, мама?

— Какой он из себя? — уже не умея скрыть тревоги, спросила Артыгуль.

— Ну… такой… лицо строгое, глаза большие… Он обыкновенный, мама.

— А ты вспомни, — тормошила его мать, — может быть, давно, когда был еще совсем маленький, видел его? Помнишь, как мы внезапно снялись, погрузили все на верблюдов и поехали в пески? За нами гнались, стреляли… Потом я упала, ты побежал ко мне… Ну, помнишь?

— Помню, как бежал, — заражаясь ее волнением, почему-то очень тихо ответил Акмурад, — как ты прижала меня к себе… Потом что-то произошло, но ты не давала мне смотреть…

— Тогда ты не видел этого человека среди ушедших с караваном?

— Я не помню, мама, — виновато сказал Акмурад.

— Ну, ладно, успокойся, — проговорила мать, но рука, гладившая сына, предательски дрожала, и он чувствовал это, и его тоже начал бить озноб.

— Он из тех, кто бросил нас в пустыне?

— Да, сынок.

— Это мой отец? — напряженно, с внезапно перехваченным дыханием спросил Акмурад.

Мать повернула его лицо к себе.

— Что ты, твой отец умер.

Он снова затих у нее на груди.

А мать, успокаивая его, сама волновалась все больше. Кто этот человек? Уж не Карабай ли? Но что ему нужно? Узнал, что жизнь ее и сына при Советской власти наладилась и со злобы пришел все поломать?.. А, может… У нее сердце зашлось от этой мысли. Может, он на правах брата Каракоча желает взять ее в жены?