Родная окраина - [37]

— Вы что же это? — но тут же смягчил голос, улыбнулся, вроде пошутил он строгостью. — Говорят, родственники, а в дом пустить не хотите. А?

Она смотрела на гостя, мучительно вспоминая, кто он, но, так и не вспомнив, решила все же оправдаться:

— Мы спали… Пообедали и прилегли…

— Сам-то дома?

— Дома…

И тут же, словно по сигналу, появился «сам». Молодой, розовощекий, как яблочко, ветеринар смущенно топтался за спиной жены. Гурин протянул руку для приветствия и вытащил ветеринара в коридор. Не выпуская руки, он положил левую ладонь ему на плечо, обнял. Заметно присев под гуринской тяжестью, ветеринар растерянно моргал детскими глазами, покорно ждал, чем все кончится.

— Помоги, друг… — задышал ему в ухо Гурин. — Неботову помоги. Ребятишек его пожалей…

Поняв, в чем дело, завизжала ветеринарова жена, набросилась с упреками на Гурина:

— У всех выходной, а мы что — не люди? Идут и идут разные… — Большой рот ее плаксиво перекосился, и Гурину показалось, что он видит ее черное нёбо.

— Детей пожалейте, — проговорил Гурин твердо, с укоризной, — детей. Ведь там около десятка.

— Ну и что! А у меня не дети? У меня тоже ребенок. А он как пойдет, так пьяным приходит — угощают. Думаете, интересно?

Тут ее муж пошевелился, и Гурин отпустил его. Освободившись, ветеринар скользнул мимо своей супруги и скрылся в комнате. Через минуту он возвратился с облезлым чемоданчиком, прошел мимо Гурина, медленно спустился с крылечка и поплелся не оглядываясь.

Гурин хотел последовать за ним, но Злобина не отпускала его, она без передыху все что-то говорила, жаловалась, скулила. Ветеринарша уже страшно надоела, ему хотелось сказать ей что-то обидное. Но ветеринар был еще совсем близко, а перед глазами стояла вся неботовская семья, и Гурин махнул рукой, повернулся и ушел.

Возле Неботовых толпился народ — тихо и безмолвно, как на похоронах.

Гурин прошел к себе в дом. В нем — ни души. Лишь теплый, тяжелый дух от пиршества говорил о том, что здесь были люди. Налив в стакан из графина самогонки, Гурин выпил одним духом, взял вилку, поискал, чем бы закусить, не нашел, бросил вилку на стол. Какая-то посудина звякнула, разлетевшись. Гурин схватил пятерней правой руки свое лицо, сжал его, будто раздавить хотел, упал на диван, застонал пьяно.

Пришла Павловна, увидела такое, засуетилась, рушничок намочила, на лоб ему положила.

— Бедный мальчик… То-то пить непривычный… Если б тебя вырвало — оно б сразу полегчало. Постарайся уснуть, сынок. Давай я тебе ботинки сниму. Вот беда, а нашим мужикам хоть бы што.

Утром, чуть свет, Павловна несмело будила сына. Она осторожно гладила его круглое плечо и ласково просила:

— Вставай, сынок… Неботовы кликали — молозиво есть. Уже два раза приходили — и он, и она. Сходи, сыночек, они дужа просили. Потом доспишь, днем, ставни закрою — и доспишь, а то Федору надо в лесхоз бежать. Люди уже все подались, а он задержался — хочется ему тебя молозивом угостить. Я просила: подождали б до вечера. Дак нельзя ему — вечером на дежурство заступает. А день упускать тоже жалко, лес сажать надо. Не посадит — землю отберут.

Гурин с трудом продрал глаза. Вставать не хотелось. Голова разламывалась, рот будто сухими опилками набит, на душе скверно. Скверно и стыдно от чего-то. От чего — не припомнит.

— Вставай, сынок… Неботовы кликали тебя теленка «обмывать».

Гурин поморщился.

— Сходи, а то неудобно. Теленочка посмотришь, — добавила она и улыбнулась как маленькому.

— Сейчас, — выдавил из себя Гурин.

— Сходи, сходи, сынок…

Встал, умылся, нехотя поплелся через улицу.

У Неботовых в передней, на соломе в углу, лежал темно-бурый теленок. Шерстка на нем блестела и курчавилась, как на барашке. Вокруг него тесным кольцом сидела детвора, каждому хотелось погладить малыша. Теленок робко тянул мордочку к рукам, ловил ребячьи пальцы, пытался сосать. Дети вскрикивали от восторга:

— Ма, ма! Смотри, он уже все понимает!

— Палец сосет! Во!

— Кусает, а не больно!

— Он, наверное, есть хочет.

И вдруг теленок зашевелился, подогнул передние ножки, оперся на колени, стал подниматься. Детвора отхлынула, а он, качаясь на непрочных ногах, встал и оттопырил хвостик. Самый младший из ребят вскочил и как раз вовремя подставил горшок — тонкая струйка ударила в эмалированное донышко и весело зазвенела.

Гурин потрепал вихрастую голову мальчишки, удивился:

— И откуда он все знает? Подхватил горшок!..

— Это мой голсок, — сказал мальчишка, насупив брови.

Подошла Неботова, улыбаясь, кивнула на теленка, сказала радостно:

— Девка! Коровой будет. — Нагнулась и поцеловала телочку в беленькое пятнышко на лбу, где вороночкой завихривалась шерсть.

— Да, вырастет — будет коровой, — подтвердил Неботов. — Смена, так бы сказать, та уже старовата. Ну, Кузьмич, пойдем за стол, а то завтрак простывает.

Гурин прошел в горницу. Стол был уже накрыт. Среди разной снеди в центре его стояло глубокое блюдо, а в нем бугрилось комкастое сваренное молозиво — белое и легкое, как застывшая пена.

Возле комода поблескивали начищенные ярко-желтые широконосые туфли.

ГАВРЮШКИНА ЛЮБОВЬ Повесть

1

Мне кто-то навалился на ноги, и я проснулся. В комнате было темно. Значит, «улица» уже кончилась, и все разошлись. Мы спали на одной кровати втроем: возле стенки Танька, посредине маленький Алешка, с краю я — стерег, чтобы они не свалились. Я считался уже большим, хотя в школу еще не ходил. Пощупал головы брата и сестры — все на месте. Попытался выпростать ноги — не удалось, на них лежал кто-то тяжелый. Послышался горячий шепот: