Родная окраина - [16]

— Куда?

— Ножик принесу. Теперь крестный уже, наверное, поточил его.

— На кой он тебе сдался, тот ножик? Не ходи! Сами принесут! — Мать рассердилась на меня, не пускала. Но я не послушался, побежал.

У Карпа из летней кухни, которая зимой превращалась им в слесарно-плотницкую мастерскую, доносился скрежет. Я открыл дверь и увидел крестного, тетку Ульяну и Никиту. Тетка крутила железный вороток каменного точила, а крестный прижимал к нему лезвие топора. Никита сидел поодаль на корточках. Видать, точило крутили они с матерью попеременно. Сейчас он отдыхал — красный и запыхавшийся.

Когда я открыл дверь, они все трое вздрогнули и прекратили работу. Увидев меня, Карпо сердито пнул ногой тяжелый короб точила с водой, выругался.

— А чтоб тебя… это точило… Ты что, Василь?

— Да так. Поглядеть… — сказал я и присел на корточки.

Ульяна подхватила какую-то одежонку, валявшуюся на полу, бросила на кучу железных прутьев и остро отточенных ножей разного калибра, которые я увидел, как только вошел. Особенно поразил меня один — длинный, узкий, с острым концом и обоюдоострый. Одежонка не накрыла его весь, из-под нее виднелся конец коричневой ручки ножа с мягкими выемками для пальцев. Мои глаза словно приросли к этой ручке. Я протянул руку и вытащил нож.

— Ого какой! А что им резать?

Увидев в моих руках нож, Карпо вскочил, выхватил его, отпихнул меня к двери.

— Обрежешься… Рази можно так? Микита, ну что вы сидите тут как старики, пошли б покатались куда, чи шо. Все ребята на ставке, а вы…

Никита встал, прошел мимо меня, буркнул:

— Пойдем.

Однако на улице он сказал, что ему неохота идти на ставок, и вернулся домой. Я хотел было идти вслед за ним, но постеснялся: так явно выпроводили, да к тому же и Карпо почему-то рассердился… Не надо мне было нож трогать… Но каков нож! От одного вида мурашки по спине забегали. А когда взялся за ручку — даже сердце захолонуло.

Нет, у Карпа явно что-то затевалось.

Вечером мать засобиралась к Ульяне.

— А вы закройтесь и спите, не ждите меня, я не скоро приду.

«Закройтесь» — это касалось главным образом меня, потому что младшие давно уже спали.

— А что ты там будешь делать?

— Да ничего, — сказала мать, — посидим с теткой Ульяной, побалакаем.

— И я с тобой.

— Во! — удивилась она. — С каких это пор ты за материну юбку стал держаться? Интересно тебе бабьи разговоры слухать?

— Я боюсь один ночью в хате… Те спят вон уже без задних ног…

— Никогда не боялся, а тут забоялся? Не выдумывай. Кого бояться? Волков у нас нема, а воры к нам не полезут — красть нечего.

Но я настаивал, и тогда мать, рассердившись, сказала:

— Ну что ты там не видел? Поросенка будут резать, просили помочь кишки разобрать. А ты? Мешать только будешь.

— Обманываешь, — не поверил я. — Почему ж они ночью будут резать? В прошлом году днем резали, на огороде палили.

— То в прошлом. А теперь запретили смолить свиней — шкуру сдирать надо и государству сдавать. Кожа нужна. А Карпо не хочет сдирать — сало будет невкусное без шкурки. Потому и скрытничают. Ну? До всего допытался. Успокоился? Ложись. Да помалкивай случаем чего. Кто будет спрашивать — ничего, мол, не знаю. Не видел, не слышал. Ложись.

«Шкурка, сало…» Что-то мать темнит, не верится. Как режут свиней, знаю, в прошлом году Карпо такого кабана завалил — как гора лежал на огороде, никакой шкуры не сдирал. А хоть и сдирать шкуру — все равно ведь любопытное зрелище! Как можно упустить такое и не посмотреть!

Но я напрасно стремился, на этот раз никакого зрелища я не увидел.

Когда мы пришли, Карпо даже не обратил на нас внимания — так он был чем-то взволнован. Он постоянно покрикивал то на Ульяну, то на свояченицу Марью, то на Никиту. Все ему казалось, что они что-то не так делают: не туда положили, не то приготовили.

— Антрациту поболя в плитку надо накласть, чтобы жару было как следовает, — ворчал он.

— Куда уж жарче, — кивала Ульяна на плиту, раскаленную добела. Однако подходила, открывала огненную пасть плиты и бросала в нее сверкающие куски антрацита.

На низенькой скамеечке сидел и молча курил Ульянин брат — кум Авдей. Его, как и мою мать, тоже пригласили помочь управиться с поросенком.

Чтобы не попасться Карпу под руку, я примостился на корточках у стенки и ждал начала.

Наконец Карпо вышел последний раз во двор, выглянул за ворота, посмотрел в одну, в другую сторону, возвратился в дом.

— Ну что, начнем с богом?..

— Да можно, — согласился Авдей и принялся гасить цигарку.

Карпо вытащил из-под кровати целое беремя железных прутьев, стал их по одному впихивать в огненное пекло плиты. К двум прутьям были приварены квадратные железные бруски величиной с папиросный коробок. Я сначала подумал, что это лопаточки, а потом рассмотрел и очень удивился таким штукам. Для чего они, я не знал. Запихавшее это в плиту, Карпо сунул один нож за голенище, другой — длинный и острый, похожий на перо, — понес в руках.

— Пошли, — кивнул он Авдею.

Как по команде, мы с Никитой бросились вслед за ними. Но Карпо нас не пустил:

— Куда? Оставайтесь в хате, там и так тесно. Вырвется кабан из-под ножика — насмерть покалечить может.

Мы скисли. Никита посмотрел на меня недружелюбно: он был уверен, что не пустили из-за меня.