Родька - [34]

Все подняли руки.

— Единогласно, — сказала Светка, хотя прекрасно видела, что Славка не голосовал. — Собрание считаю закрытым.

На этом дело и кончилось.

Помня свое обещание Гришеньке, я стал подтягивать математику, папа мне помогал, и скоро Леонид Витальевич начал ставить мне четверки.

Директор, видно, поговорил и с очкастым, потому что тот заметно изменил свое отношение к Плотникову.

Васька теперь не кричал «я, я, можно мне?», но к доске ходил гораздо чаще, чем раньше.

Ребята к нему стали относиться лучше, а к Леониду Витальевичу хуже, даже совсем плохо.

— Здорово ты его тогда, а?

С такими словами ко мне подходили все чаще и чаще. Особенно почему-то зауважал меня единственный наш второгодник Гришка Заяц.

— Ты Новый год где встречаешь?

— Не знаю.

— Приходи ко мне, не пожалеешь. Славка будет, Светка Мокрина. Еще некоторые. — Тут он подмигнул мне. — Придешь?

Никогда в жизни я еще не встречал Новый год в компании. Все дома да дома.

— А где ты живешь?

— Пустяки. Совсем близко. — Он дал мне адрес — Так ты смотри. Я на тебя рассчитываю.

Больше всего меня обрадовало, что будет Светка Мокрина. Светка хорошая девчонка. И стихи, говорят, пишет. Сочинения у нее всегда лучше всех. Она комсорг, и в классе ее считают страшно справедливой. Всем известно, что со Славкой они друзья. Но если Славка в чем-нибудь провинится, Светка первая его критикует и требует наказания. А когда один раз он не пошел на воскресник, она даже настаивала, чтобы его исключили из комсомола. Славка очень злопамятный человек, но на Мокрину он никогда не сердится. Некоторые говорят, что Славка в нее влюблен, но я этому не верю.

— Эй, ты, подвинься немного. Пойдем вместе домой?

Васька подвинулся, но ничего не ответил.

Он по-прежнему не хочет со мной разговаривать.

Учиться он стал совсем плохо. По истории еле-еле тройка, по-русскому две двойки подряд: за диктант и за сочинение.

По комсомольской линии мне дали поручение подтянуть Ваську по русскому языку.

Я пообещал. А раз пообещал, надо что-то делать. Но как к нему подступиться, я не знаю. Васька не разговаривает не только со мной, он не разговаривает ни с кем вообще.

Странный он человек. Не может же он не видеть, что я к нему хорошо отношусь?

— Домой вместе пойдем?

— Отстань, — говорит Васька, краснея.

После уроков я нарочно увязался за ним. Я знал, что поговорить не удастся, но меня страшно злило Васькино упрямство, и я хотел как-то его переломить.

— Ну подожди, чего ты бежишь?

Васька живет совсем не в том районе, где я.

Я взял его за рукав.

— Ну чего тебе?

Васька остановился.

— Ты на меня сердишься?

— И не думаю.

— Я ж не рисовал стенгазету.

— Все вы одинаковые. Иди целуйся со своим очкастым.

— Дурак ты, — сказал я, — ты думаешь, он просто так? Он же…

— Что «он же»?

Я помнил, что директор не велел никому рассказывать про Леонида Витальевича, но тут нужно было сказать что-то особенное. Я был уверен, что стоит мне объяснить Ваське, в чем дело, и он сразу все поймет.

— Он же слепой. Понимаешь? Он почти ничего не видит. Думаешь, почему он сам на доске не хочет писать, а заставляет Светку? Он инвалид первой группы. Калека.

— Ну и пусть, — сказал Васька, краснея. — Так ему и надо. Пусти!

Саша к нам совсем перестала ходить. В последнее время у Кости появились какие-то новые друзья, и по вечерам он никогда не бывает дома. Мы с папой сидим вдвоем.

— Вы что, английским бросили заниматься?

— Пока нет. Я уже немного читаю. Почти без словаря. Но до тебя мне, конечно, не дотянуться. Ты сколько можешь прочитать за час?

— Чепуха, — говорит папа. — До меня дотянуться ничего не стоит. Вот мама твоя, она действительно была способна к языкам.

Он помолчал.

— Интересно, где теперь бородатый. Как ты думаешь, он женился?

— Не знаю.

— Да, жизнь, — папа вздохнул, — хорошо жениться не так просто, как думают некоторые. Пока пару раз не стукнешься мордой об стол… Вот где нужна была бы твоя машина.

— А ты стукался?

Папа посмотрел на меня, как бы взвешивая — отвечать или нет. А потом все-таки ответил:

— Еще как!

— А потом!

— А потом случайно женился. На твоей маме. Совершенно случайно.

— Как это?

— Так. Мне тогда нравились совсем другие женщины. Понимаешь?..

— Нет, ты погоди. Это что же? Значит, меня могло бы и не быть?

Меня почему-то ужасно поразила эта мысль.

Папа улыбнулся:

— Могло и не быть.

— Вот это да! Значит, я существую случайно?

— Так же, как и я. Так же, как все. Начало у нас случайное, зато конец закономерный. Уже утешение. Правда?

— Ничего себе утешение. Родиться случайно, а умереть закономерно.

— А ты что, хотел бы наоборот?

— Я хотел бы вообще не умирать.

Мы помолчали.

— Ты знаешь, я иногда ночью думаю про это, и мне ужасно страшно.

— Мне тоже когда-то было страшно, — сказал папа. — а потом я перестал про это думать. Раз уж все равно ничего нельзя сделать — какой же смысл мучить себя?

— А почему нельзя? Наверное, в будущем люди что-нибудь придумают.

— Как тебе сказать, — папа заходил по комнате. — Надеяться на физическое бессмертие глупо. Его, конечно, не будет. Но одно когда-нибудь будет наверняка.

— Что?

Никогда еще папа не разговаривал со мной так серьезно.

— Видишь ли, какая штука, — сказал он, — рассуждение это тебе пока не по зубам. Я постараюсь упростить его до предела, а ты слушай внимательно.