Родька - [28]

Когда я пришел в школу, у меня было такое ощущение, как будто я проболел по крайней мере лет пять.

Все на меня так налетели, так накинулись, как будто я был любимцем класса и вообще душой общества.

— У! Родька пришел! Ура!

— Привет! А мы видели на заводе твоего отца.

— Привет! Посмотри, какая у нас стенгазета. Слава выпустил.

— Ну что вы, что вы налезли? Я человек больной. У меня свинка была.

— Ха-ха! Свинка! Свинья!

— Хи-хи! Свиноматка!

Все страшно хохотали и веселились. Особенно Славка. Не знаю, может быть, ему было действительно смешно, но смеялся он как-то только голосом, а глаза у него были серьезные и даже как будто виноватые.

— Ты с кем будешь сидеть, а?

— С кем сидел.

— Ничего не выйдет, — сказал он.

— Почему?

— Посмотришь.

— А что тут смотреть?

Я подошел к своей парте.

— Здорово!

Васька не отозвался.

— Ты что, не хочешь со мной здороваться?

Я положил портфель в парту и сел.

— Уйди!

Васька поднатужился и столкнул меня на пол.

— Ты что, рехнулся, дурак?

Я опять сел, и Васька опять стал меня спихивать. В классе засмеялись.

— Да ну тебя к черту! Психованный!

Я пересел на пустую парту.

Ужасно не люблю, когда на меня обижаются, да еще и неизвестно почему. До болезни вроде у нас были хорошие отношения. Значит, что-то произошло, пока я болел.

На большой перемене я поймал в коридоре Светку и отвел ее под лестницу.

— Что тут случилось? Что это Васька на меня злится?

— Он на всех злится, — сказала Светка, — и совершенно напрасно. Нельзя все же быть таким хамом, даже если ты гений.

— А что такое? Что-нибудь с математиком?

— Конечно, — сказала Светка. — Он его знаешь как изводил! На каждом уроке. Весь класс возмущен. По-моему, надо ставить вопрос перед комсомольской организацией. Мы тут пока стенгазету выпустили. Ты видел?

— Нет.

— Там и твоя фамилия.

— Это с какой же радости?

— А ты пойди посмотри.

На следующей перемене я пошел в дальний конец коридора. Там возле пионерской комнаты на общем щите висела наша стенгазета. Вообще-то это была не газета, а просто одна карикатура. На листе ватманской бумаги цветными карандашами был нарисован большой тощий боров с длинными белыми ресницами. Тремя лапами он опирался на парту, а четвертую тянул вверх. Изо рта у него вылетали слова; «Я! Я! Можно мне?» Ниже рисунка были стихи:

Кто кричит лишь я да я,

Пусть узнает здесь себя.

В самом низу листа шла коллективная подпись:

«Главный редактор и художник С. С а я п и н.

Стихотворный фельетон С. М о к р и н о й.

Карикатура сделана по мотивам высказываний Р. М у р о м ц е в а».

Возле щита толпилось много ребят из младших классов.

— А кто это — свинья? Это про кого?

— Это про Плотникова. Не знаешь, что ли!

Слава прохаживался тут же.

— Ты что это делаешь? — сказал я. — По мотивам! Ишь ты, композитор какой нашелся!

— А что? — сказал Славка. — Ты же сам говорил, что у него ресницы, как у свиньи.

— Это не твое дело, — сказал я. — Я к Ваське отношусь хорошо, поэтому могу говорить что угодно.

— Ты же не был, ты ничего не знаешь, — сказал Славка. — Знаешь, как он себя вел! Хамство — и все! Разве я один так думаю? Весь класс так думает. Впрочем, ты всегда стараешься показать, что ты особенный. Весь взвод идет не в ногу, только ты один в ногу.

Зазвенел звонок.

— Ну ладно. Об этом мы еще поговорим.

Странная штука! После пятого класса каждый год на каком-нибудь сборе или собрании обязательно говорят, что я оторвался от коллектива.

Честно говоря, я уже к этому привык, но мне все равно неприятно. Хуже нет, когда не понимаешь, за что тебя ругают.

Ну, допустим, я не очень активный. Это правильно. Но разве я один такой в классе? Вон и Галка Серегина неактивная. И учится хуже меня. А ее почему-то не ругают. Не говорят, что она оторвалась от коллектива. Если так подумать — все у нас с Галкой одинаково: она не любит ходить в культпоходы, и я не люблю. У меня нет поручений, и у нее нет. Да и разве одна только Галка? Если так рассуждать, как они рассуждают, то может получиться, что чуть ли не весь класс оторвался от коллектива!

— Муромцев! Ты что, уснул?

Я так задумался, что даже не заметил, как очкастый подошел к моей парте.

— Где твоя тетрадка? Почему не пишешь?

— Извините, Леонид Витальевич, сейчас буду писать. Я просто задумался.

— На моих уроках задумываться не советую, — сказал очкастый. — Ты и так много пропустил. А почему сидишь один? Вы с Плотниковым поссорились?

— Да нет. Просто я люблю сидеть один.

— Он врет, — сказал Славка. — Они поссорились.

— Вот и напрасно, — сказал очкастый. — Плотников мог бы тебе помочь. Верно, Плотников? Фу! Опять этот запах. Вы что, специально едите лук перед моими уроками?

Васька покраснел. В классе захихикали.

— Не вижу ничего смешного, — сказал очкастый. Сегодня он был настолько злой, что даже не мог улыбаться, — Плотников, к доске!

— Я не пойду, — сказал Васька.

— Что?! — Очкастый даже вздрогнул. — Идите к доске!

— Я не пойду, — опять сказал Васька и чем-то загремел под партой.

Очкастый скосил глаза вниз. Я тоже. Вот это номер! Один ботинок у Васьки был на ноге, а другой лежал рядом на полу. Ботинки были новенькие, блестящие. Жмут, наверное, вот он и разулся.

Сенсация поползла от парты к парте, и через несколько секунд на эту тему уже шушукался весь класс.