Родька - [21]

— Ну вот, — сказала Саша, — не очень похоже, но сопоставимо, что произошло у Отелло. Недоразумение. А для слишком впечатлительного человека недоразумение — это как рак. Лечится только в самой начальной стадии. Но если прошло уже какое-то время, дело приходится иметь не с недоразумением, а с его последствиями. Под влиянием недоразумения Отелло стал другим человеком. Он стал иначе смотреть на мир к на людей. Теперь, если даже со всей очевидностью доказать ему, что Дездемона ни в чем не виновата, он все равно уже не сможет быть тем, кем он был до этой истории. Ты понимаешь?

— Кажется, понимаю.

— Гм. Это я придумала только сейчас, — сказала Саша, — удивительно интересная параллель.

— Знаете, — сказал я, — вы похожи на папу. Он тоже так. Как что-нибудь хорошо сделает, так сразу и похвалит себя.

— И правильно, — сказала Саша. — мне гораздо приятней люди, которые хвалят сами себя, чем те, которые всякими средствами добиваются похвалы других.

— Это вы про Костю?

— Нет, это я вообще.

— А Васька? Он добивается похвалы других?

— Он добивается не похвалы, — сказала Саша. — Он добивается полноценности. Если вы его будете превозносить за успехи в математике, ему это до лампочки. Но вот если он вдруг скажет остроту и вы засмеетесь, пусть даже не очень искренне, он будет счастлив.

— Да, — сказал я, — похоже, что так. А откуда вы все это знаете?

— Я догадываюсь.

— Вы большой мыслитель, — сказал я. — По-моему, вы когда-нибудь станете ученым.

— И стану, а что? — сказала Саша. — Здесь знаешь какую диссертацию можно написать. Ого-го-го!

— Почему здесь? А в другом месте нельзя?

— Можно. Но здесь у меня такая практика, что и не хочешь писать, а напишешь.

— Значит, вы уже пишете диссертацию?

Саша не ответила.

— Вот ты спрашиваешь, за что можно хвалить человека, — сказала она, хотя я спрашивал совсем другое. — Только за желание побороть свою ограниченность. Нельзя восхищаться сильным человеком из-за того, что он поднимает паровоз. Короче говоря, нельзя хвалить человека за то, что он умеет помочь себе двигаться в ту сторону, в которую он и без того объективно направлен. Ты понимаешь?

— А вас за что можно хвалить? — спросил я.

— Меня? — Саша как бы очнулась. Не знаю. Ну хотя бы за то, что я умею шить.

— А вы правда умеете?

— Конечно. Вот видишь на мне костюм. Это я сшила уже здесь. Специально для выхода на ипподром. Знаешь, сколько он мне стоил? Двенадцать рублей. Ну как?

Демонстрируя костюм, она покрутилась по кухне.

— По-моему, здорово. А вот я не умею шить. Эти брюки, что на мне, я национализировал у Кости. Пришлось в поясе немного ушить. И вот что получилось.

— Ну-ка я посмотрю. Да, — сказала Саша, — шито белыми нитками во всех смыслах этого слова. А материал хороший. Ничего, вот я попрошу у Васиной мамы машинку, приду к вам, и мы соорудим такие брюки!.. А как ты думаешь, если б я носила брюки, мне было бы хорошо?

— Не знаю, — сказал я, — по-моему, девушка в брюках не может написать диссертацию. Но если вы…

— Называй меня на «ты», — сказала Саша, — а то я чувствую себя совсем старухой.

— Ладно, со временем.

— Нет, ты начинай прямо сейчас, сразу.

Мне стало смешно.

— Эй, ты! — сказал я.

— Ну вот, уже лучше. Молодец! — Саша взяла меня под руку, и мы пошли в большую комнату.

Раздался звонок.

Папа пошел в коридор и вернулся в комнату с бородатым.

У бородатого в руках была огромная авоська.

— Здравствуйте в вашем доме, — сказал он, оглядываясь. — Знатно, знатно живете. Вода течет, и батарейка печет. Был чай, да сплыл? Опоздал я, наверное?

— Как раз вовремя, — сказал папа, — проходите. А это что? — Он указал на авоську.

— Есть тут всякие чудеса. Вот вам колбаса, наполовину копченая, наполовину моченая. Батон свежий взял. Печенье сливочное. Ну и пива, конечным делом. Пьете небось?

— Еще бы! — сказал Костя.

— Любишь пивко?

— Уважаю.

— Ну, значит, ты мне друг, — сказал бородатый, — Извините, конечно, что я шум-крик понаделал. Удача у меня сегодня.

— Ну ладно, — сказал Костя. — Если все есть, то я быстренько сбегаю — торт возьму.

— А ты плюнь, — сказал бородатый. — Можно и торт, да на кой черт? Мужикам сладкое во вред, а барышню я уговорю.

— Меня и уговаривать не надо, — сказала Саша, — я сливочное печенье даже больше люблю.

— Вот это человек. Вот это я понимаю. Я не помешал, а? Нет? Ну и славно, ну и хорошо. Где у вас чаек — жидкий кипяток? Я сам заварю. Я по напиткам — всегда с прибытком. Иди, иди покажи, где тут что.

Он сам пошел на кухню и стал хозяйничать. Сперва мне было противно, что он так суетится, а потом я привык. Хотя он везде совал свой нос и говорил громко, как глухой, меня это почему-то не раздражало.

Когда вода закипела, он два раза сполоснул заварочный чайник, погрел его над паром и только потом бросил туда столовую ложку заварки, несколько крупинок соли и чайную ложку сахарного песка.

— Лей, да не заливай, — сказал он, — мало бедно, а много вредно. Чутка в чутку должна быть. Стоп, стоп! Теперь постоим, натянем.

— Где вы там? — крикнул папа. — Мы уже стол накрыли.

— Сейчас, сейчас! Лей теперь дополна, выноси на народ. Ну что стоишь? Неси, не стесняйся.

Чем дальше, тем меньше было понятно, кто у кого в гостях, но злиться на бородатого было невозможно.