Родина слонов - [16]

– Эх, Ваня… Не жалеешь ты свой персонал, однако.

– Ну тогда – и ко всему хорошему тоже!

Директор оглянулся на вольер, где Арктика старательно вылизывала новорожденных. Выглядели они, мягко говоря, непрезентабельно: шерстка слиплась, глазки щелочками, ножки подгибаются. Ничего, это временно. Если выживут, то уже через месяц превратятся в уморительных и умилительных зверушек с повадками щенят. Будут тут бегать и ко всем ласкаться. Когда мамонтенок размером с большую собаку пытается залезть к человеку на руки… Это надо видеть. Описанию не поддается.

Двое каюров бродили тут же со швабрами, делая вид, будто отмывают в вольере пол, и стараясь не лезть к Арктике совсем уж вплотную – рано еще, пусть очухается. Заметно было, что, дай им волю, они бы сами маленьких облизали. Каждый вырастил таких с десяток, это даром не проходит, люди становятся немножко кентаврами… Сейчас главная задача каюров, помимо наблюдения за здоровьем новорожденных и их реакциями, – околачиваться рядом. Говоря по-научному, осуществлять импринтинг человека в сознание малышей. Сначала просто стать привычными, а там и до обнимашек дойдет.

С кем конкретно маленькие будут обниматься, директор пока не решил. Очень соблазнительно приставить к ним детей, чтобы вместе росли, но эта парочка – по умолчанию проблемная. С ней не может быть все нормально. Надо выждать, понаблюдать, а то мало ли. Вдруг проявится критический «брак по психике» или выскочит неустранимое заболевание, и придется вообще усыпить обоих, это будет для детей сильнейшая травма. И вдобавок насколько Валя готова бежать к мамонтятам в любой момент, настолько же Умка, строптивый – ни в какую…

– И вообще, алкоголизм – не наш метод, – заявил директор, не отрывая взгляда от малышей. – Пьяный чукча – жалкое зрелище.

– Душераздирающее зрелище, – подхватил Петя.

– Кошмар.

– Но ты заметил – эволюция идет? Сто лет назад чукчу срубало с половины стакана. А теперь ничего так, держимся. Скоро русских догоним.

– Русских не догонишь. Они тоже… Эволюционируют, однако.

– Опережающими темпами!

– Очень я боюсь, что выскочит какая-нибудь мелкая, но противная ерунда, – произнес директор, не меняя тона; Петя аж дернулся от неожиданности. – Например, слабая поджелудочная. Но мы вытянем ее на ферментах, а? За годик – вытянем?

Петя крепко взял директора за плечо.

– Дыши, Ваня, – сказал он мягко. – Все получилось. Выдохни уже, однако.

Директор послушался и выдохнул.

* * *

В питомнике стояла тишина, нарушаемая лишь негромкой возней в вольере. Здесь словно затаилось все живое, не допущенное согласно регламенту помогать таинству рождения. Не только люди, даже собаки попрятались.

«Питомник» звучит гордо, а на самом деле в нем редко содержится больше четырех-пяти мамонтов, по причине сугубо экономической; они, конечно, не такие прожорливые, как слоны, но все равно кормить замучаешься. Иногда пригоняют с дюжину на плановый стационарный ветосмотр или замену снаряжения. Основное стадо пасется себе в тундре вокруг учебного стойбища. Девушки-«няньки», будущие матери, присматривают за мелюзгой, «бабушки» – за «няньками», старший лидер Домкрат – за всеми, а каюры верхом на своих основных тренируют молодняк. Комплексная рабочая бригада «Звезда Чукотки» вообще незнамо где. Она может что-то строить или ломать километров за пятьсот от стойбища; эти ребята постоянно в аренде и давно забыли, как родной питомник выглядит.

Питомник – кусок земли, обнесенный хилым сетчатым заборчиком, внутри разбитый на сектора такой же легкомысленной оградой. Мамонтов охранять незачем, они сами кого хочешь охранять могут, а если вздумают погулять, их остановит только капитальная железобетонная стена. И собаки в питомнике вовсе не ради облаивания непрошеных гостей. Просто живут они тут, это легкий скоростной транспорт, две упряжки. А смысл забора, чтобы показать: ты сюда не ходи. Так обозначаются границы территории. Животное твердо знает: внутри границ никто его не побеспокоит. Тут можно совсем расслабиться и полноценно отдохнуть. Здесь безопасная зона.

Еще в питомнике есть крытые вольеры, защищенные от непогоды с трех сторон, с тепловыми пушками, освещением и водопроводом. Туда загоняют животных для обследования, лечения или всяких деликатных процедур, вот как нынче с Арктикой. Вольер – первый дом новорожденных, где они могут прятаться от непогоды и заодно привыкать к такой принципиально чуждой мамонту концепции, как жилище. И лет через двадцать, когда им придется возводить дома, у них не будет вопроса, а зачем эти глупости. Напротив, мамонт всегда рад что-нибудь построить, как строил в детстве из кубиков и дощечек.

В простой дикой жизни мамонтенок сразу попадал под опеку «нянек», и уже через считаные дни пытался участвовать в играх молодняка, откуда его деликатно гоняли. С одомашненными все не так, они в стаде окажутся не раньше, чем через месяц, а пока – импринтинг и еще раз импринтинг. Пусть учатся любить человека и смотрят, на что похожа человеческая жизнь, какая она увлекательная и как здорово в ней участвовать.

Кажется, так было всегда, и о чем тут рассуждать – очевидно же; а ведь до семидесятых годов ничего подобного не делали. К середине двадцатого века устоялось мнение простое, как мычание: растить и обучать мамонтов под набор задач для лошади, только очень сильной лошади, и не более того. А уж очеловечивать этих волосатых слонов никто и не думал. Зато главный зооинженер чукотского «опытного племенного хозяйства» – тот самый белый шаман, – еще как думал, и мысли свои записывал. Он рано и нелепо погиб на работе, но его наследник по прозвищу «дедушка Умкы» и его ученик Петя Омрын довели идеи шамана до повсеместного внедрения.