Родина - [45]
Дело ее - табак на густой мази.
Звезды над головой ее не горят.
Чует она: за несколько сотен миль
нет ни души, одна водяная пыль,
и сколько теперь стоять в пыли, как стоят часы,
у какой- то средней заброшенной полосы,
полуслепой от дождя,
со своих следов не сходя?
Некий знак означает автобусную остановку.
За спиною кювет, пустые мешки на дне.
Ничего себе, думает, вышло переменить обстановку.
Лучше б я умерла во сне.
Нет, все-таки лучше не.
Перевязывает платок, прижимает локти к бокам,
собирает себя в горячий тугой комочек,
темнеющий оттого, что промок от носков до мочек,
подобно небесным птицам и облакам.
Ни машины сюда, ни машины в обратную сторону.
А кругом - широко, далеко и довольно просторно.
Норма Джин открывает сумочку, заслонив от дождя рукою.
Там платок носовой, забытый на переправе,
сигареты без фильтра, зеркальце, но какое!
С мутным стеклом, в розовенькой оправе.
Все какое-то не ее,
поразительно, е-мое!
Из знакомого ей - только то, что на ней.
Но это все не беда:
Ей обещали, продержишься девять дней -
И дальше можно туда.
А там по-другому, там не на кого сердиться,
там чисто и строго, как будто хороший отель,
и снег густой, как водица,
и можно залезть в постель
и - да, с головой накрыться.
II.
Постепенно темнеет. Тени перестают.
Все, похожее на уют,
окончательно
ускользает.
Те и эти деревья волнуются и поют.
Все безмолвное - замерзает.
То ли свет, то ли нет. Кто-то слушает или спит.
Только издали
так тихонечко
что- то движется
и
скрипит,
светит тоненьким, словно шип,
как ведет по стеклу мизинцем.
Норма Джин издает единый короткий всхлип,
словно в детстве перед зверинцем,
и стоит, совсем не дыша.
1.
Над Южелбицами небо низкое.
Под Южелбицами почва склизкая.
Грузовик застрял, ковыряет шинами грязь:
вот, дорога кончилась раньше, чем началась.
Беспризорная липа
роется в мокрой шерсти,
вечер ползет к шести.
А в кабине уютно, и в термосе кофеек,
сизым голубем синий дым разведет крыла.
- Опускаешь стекло, и под сердцем - ек:
там она, такие дела.
И стоит, гляди,
бела дня среди,
многотонныя трассы торговой
невпопад пустой
стоит она посередь.
Экий ты, говорит, бестолковый,
экий ты, говорит, простой.
Как тут с вами
не
умереть.
Поглядела, словно не уважала,
и пропала, как плечами пожала.
- А на ней-то что надето, Толя?
- Да не помню, не сказали, что ли.
Или в белом была, не совру, в белом.
А тебе- то оно за каким делом?
- Да так, ни за чем. А я здесь при чем?
Вылезай с ключом,
подтолкни плечом.
2.
Вы очи, очи голубые,
зачем сгубили молодца?
На перегоне с шестеренки
поотлетели два зубца.
Машина всталая
затем, что старая.
В машине два шофера
немного подшофе.
Один- то в телогрейке,
второй сидит в шарфе.
А один Колян,
а Толян второй,
а ты, брат, пьян,
а ты рот закрой.
Красивые картинки
под ветровым стеклом:
хорошие блондинки
разморены теплом.
От головы по телу
улыбка в двести ватт.
Что платье улетело,
никто не виноват.
А кругом машины
сытые поляны
слушают Толяна,
смотрят на Коляна.
- Жаль, такую белую
негде приласкать.
- Надо бы механика, что ли, поискать.
- Эдакие бабы
разумом не слабы.
Источают холодок,
но легки на передок:
едва пьяны,
дают - рьяно.
А окрест руля под дождем поля,
большая страна лежит заспана.
Сойдешь - пузыри: шоколад Аленка.
На дороге никого,
ну ни жигуленка.
С горизонта слышится,
как гуляют местные,
они, думаю, не любят,
когда неизвестные.
Надо переночевать,
надо стены и кровать.
Пойдем, поглядим,
может, что получится.
Придержи меня в ладони, Троеручица!
3.
Две продавщицы у магазина:
Нина и Нина.
Та всегда в одном платочке,
та - простоволосая.
Та, которая в платочке,
ей вторая вроде дочки.
И сама навроде квочки,
скучная, белесая.
Ей лет под пятьдесят,
бока в стороны висят.
А на младшей Нине -
розовое мини.
Ножки в сеточку, туфли лодочки,
бусы крупные, гематит,
и когда у нее просят водочки,
она даже в глаза не глядит.
Мы не дышим при ней - как в аквариум,
разеваем бессильные рты,
а когда кое-как разговариваем,
то стыдимся своей срамоты.
И то сказать:
а чего сказать?
И одеты мы все одинаково,
а подходишь к крыльцу покурить -
сядет боком, откроет Булгакова,
и куда с ней такой говорить?
Нас таких мильен, а она, она
да на весь район, почитай, одна.
Народное достояние -
всеобщее сердцестояние.
Очи томные, кудри взбитые,
только в песнях таких воспевать.
Скажешь шепотом: дура набитая,
купишь что - и идешь распивать.
Но однажды вечером
Нина эта самая
удивила нас с друзьями
вот по это самое.
Ну, дождь стеной, аромат пивной,
к голенищам прилипла трава.
Захожу в магазин - а сразу за мной
незнакомые эти два.
Говорят, машина встала, бы досюда дотянуть.
Говорят, смеркаться стало,
где бы ночь перетянуть?
Говорят: помоги, командир,
словно я им картошка в мундир.
То ли вежливые, то ли насмешливые,
просят грамотно, не дерзя,
и отказывать вроде нельзя.
И вот тут-то эта Нина,
да едва ли не звеня,
говорит: а вы, мужчина,
заночуйте у меня!
А товарища у Нинки можно будет разместить,
там немного потеснее, но найдется угостить.
И ко мне, едва ль не впервой.
Я обмяк, как куль неживой.
- Выгоняй, - мне она, - тягача из стойла,
помоги мужикам, дело-то простое.
…Дождь, как был, растет стеною.
Эти два пошли со мною,
эти две надели боты,
прикрутили лампочку,
как всегда после работы,
запирая лавочку.
А жили обе Нины
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Дмитрий Быков — одна из самых заметных фигур современной литературной жизни. Поэт, публицист, критик и — постоянный возмутитель спокойствия. Роман «Оправдание» — его первое сочинение в прозе, и в нем тоже в полной мере сказалась парадоксальность мышления автора. Писатель предлагает свою, фантастическую версию печальных событий российской истории минувшего столетия: жертвы сталинского террора (выстоявшие на допросах) были не расстреляны, а сосланы в особые лагеря, где выковывалась порода сверхлюдей — несгибаемых, неуязвимых, нечувствительных к жаре и холоду.
«История пропавшего в 2012 году и найденного год спустя самолета „Ан-2“, а также таинственные сигналы с него, оказавшиеся обычными помехами, дали мне толчок к сочинению этого романа, и глупо было бы от этого открещиваться. Некоторые из первых читателей заметили, что в „Сигналах“ прослеживается сходство с моим первым романом „Оправдание“. Очень может быть, поскольку герои обеих книг идут не зная куда, чтобы обрести не пойми что. Такой сюжет предоставляет наилучшие возможности для своеобразной инвентаризации страны, которую, кажется, не зазорно проводить раз в 15 лет».Дмитрий Быков.
Предупрежден – значит вооружен. Практическое пособие по выживанию в Англии для тех, кто приехал сюда учиться, работать или выходить замуж. Реальные истории русских и русскоязычных эмигрантов, живущих и выживающих сегодня в самом роскошном городе мира. Разбитые надежды и воплощенные мечты, развеянные по ветру иллюзии и советы бывалых. Книга, которая поддержит тех, кто встал на нелегкий путь освоения чужой страны, или охладит желание тех, кто время от времени размышляет о возможной эмиграции.
1990 год. Из газеты: необходимо «…представить на всенародное обсуждение не отдельные элементы и детали, а весь проект нового общества в целом, своего рода конечную модель преобразований. Должна же быть одна, объединяющая всех идея, осознанная всеми цель, общенациональная программа». – Эти темы обсуждает автор в своем философском трактате «Куда идти Цивилизации».
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Украинский национализм имеет достаточно продолжительную историю, начавшуюся задолго до распада СССР и, тем более, задолго до Евромайдана. Однако именно после националистического переворота в Киеве, когда крайне правые украинские националисты пришли к власти и развязали войну против собственного народа, фашистская сущность этих сил проявилась во всей полноте. Нашим современникам, уже подзабывшим историю украинских пособников гитлеровской Германии, сжигавших Хатынь и заваливших трупами женщин и детей многочисленные «бабьи яры», напомнили о ней добровольческие батальоны украинских фашистов.
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.
В центре эстонского курортного города Пярну на гранитном постаменте установлен бронзовый барельеф с изображением солдата в форме эстонского легиона СС с автоматом, ствол которого направлен на восток. На постаменте надпись: «Всем эстонским воинам, павшим во 2-й Освободительной войне за Родину и свободную Европу в 1940–1945 годах». Это памятник эстонцам, воевавшим во Второй мировой войне на стороне нацистской Германии.