Робеспьер - [11]

Ничто не предсказывало Робеспьеру его трагического революционного будущего. Ратуя за расцвет наук и искусств, выступая против «предрассудков», он, подобно многим своим просвещенным современникам, подготавливал почву для либеральных реформ, но не для свержения существующего строя. Завоевав прочное место среди элиты своей провинции, он мог рассчитывать и на прекрасную партию, и на скорый и успешный подъем по карьерной лестнице. Он сменил квартиру на более удобную: теперь они с сестрой и окончившим коллеж Огюстеном жили на улице Рапортер в доме под номером 9{4}. Однако прочное будущее преуспевающего провинциального адвоката Робеспьера, очевидно, не устраивало; он, похоже, чувствовал себя в нем не в своей тарелке. Как и его отцу, ему хотелось чего-то иного, нежели то, что давала ему нынешняя жизнь. Тайные надежды? Но эти надежды явно не имели ничего общего ни со стрелами амура (никто из питавших к нему симпатию аррасских барышень не затронул его сердца), ни с богатством, ибо, по всеобщему мнению, Робеспьер мог иметь больше клиентуры, причем клиентуры состоятельной. Или он действительно далеко не всегда блестяще вел дела? Отец Лазара Карно, побывав на процессе, где выступал Робеспьер, весьма посредственно отозвался о его талантах адвоката и выразил удивление по поводу успеха, который тот имел в собраниях. В 1786 году Робеспьер вел 20 дел, в 1787-м — всего на два больше, и это в то время, когда его собратья, как, например, менее талантливый Гюфруа, вели 52 дела, а некоторые даже в три раза больше.

Сторонники «золотой» легенды о Робеспьере утверждают, что, воодушевленный идеями Руссо, молодой адвокат проникся великим состраданием к народным бедствиям, особенно к бедствиям крестьян, влачивших бремя феодальных повинностей и непомерных налогов. Но Робеспьеру, городскому жителю, негде было сталкиваться с крестьянами; он имел дело с народом в лице ремесленников, в основном зажиточных, тех, кто отстаивал свои права в суде. В деле ремесленника Детефа, обвиненного Броньяром, монахом доминиканского монастыря, в краже, Робеспьер взялся защищать Детефа. Тем временем настоятель, обнаружив, что монастырскую кассу обчистил сам Броньяр, потихоньку отправил нечистого на руку монаха в тюрьму, а суд вынес постановление прекратить преследование Детефа. Но Робеспьер потребовал от аббата и виновника хищения возмещения убытков, а пока суд тянул дело, издал свою защитительную речь, в которой не только осудил «преследователей» Детефа, чьи пороки опозорили звание служителей церкви, но и выступил против «привилегии безнаказанности» в целом, за равенство перед законом. После этого выступления он получил прозвание «защитник угнетенных».

В деле Детефа Робеспьер столкнулся со своим бывшим покровителем Либорелем, представлявшим интересы монастыря, и блистательно разбил все его аргументы. В результате стороны пришли к соглашению: Детеф забрал обвинение, а монастырь выплатил ему шесть тысяч ливров, тысяча сто из которых отошла его адвокату. Текст речи Робеспьера в защиту «угнетенной невинности» разошелся на ура — в отличие от речи Либореля, успеха не имевшей. Однако раскол налицо: Робеспьер решительно порывал со «старой», консервативной верхушкой аррасских адвокатов, зарабатывая репутацию адвоката «угнетенной невинности». Шаг к опасной славе возмутителя спокойствия был сделан. И к краху успешно складывавшейся карьеры. Что побуждало его сойти с накатанной колеи? Честолюбие, подталкивающее к поступкам, на которые не способен никто вокруг? Острое ощущение момента? Следование заветам учителя? Провидческое озарение, как у Казотта{5}? Или нежелание понять, что говорить о справедливости в академии — это одно, а критиковать несправедливость в суде — совсем иное, и коллеги этого очевидно не простят? Собственно, они и не простили — перестали приглашать Максимилиана на собрания местной юридической элиты.

Робеспьер брался за разные дела (например, дело графа Мода, в котором защищал эксклюзивное право графа охотиться в лесу Бюиссьер; дело барышника Дюбуа, вмешавшегося в драку, а потом потребовавшего возмещения ущерба за побой…), но привлекали его прежде всего дела, позволявшие поднять глобальные вопросы несправедливого устройства общества. Так, защищая вдову Мерсер, которую за неуплату долгов кредиторы заточили в темницу (где ту содержали в приличном помещении и дозволяли принимать гостей), он обрушился на лишение свободы как на «наказание, недостойное просвещенного XVIII столетия». А защищая супругов Паж, обвиненных в ростовщичестве, он, уверенный, что свидетели дали ложные показания, заявил, что «лучше пощадить два десятка виновных, нежели наказать одного невиновного». (Увы, через несколько лет его взгляд на наказания изменится…) Предостерегая суд от ошибок, он напомнил, сколько невиновных из-за этих ошибок попали на каторгу, сколько было «эшафотов, дымящихся невинной кровью», сколько несчастных окропили своей кровью «подводные камни нашей уголовной юстиции»! И далее, в духе времени, он потребовал внести изменения в уголовное законодательство, иначе говоря, провести судебную реформу. Робеспьер не только выступал в суде, свои выступления, именуемые судебными мемуарами, он распространял в печатном виде, причем не после окончания процесса, как было принято, а еще до его начала. Почему он так поступал, понимая, что этим лишь наживает себе врагов? Желание превратить локальный судебный процесс в громкое дело, которое прославит выступившего наперекор судьям адвоката?