Робеспьер - [10]

Победитель конкурса, адвокат Пьер Луи Лакретель, похвалил способность молодого коллеги верно схватывать суть дела, отметив при этом несколько поверхностный характер его работы: «Мне кажется, что ему нередко недостает четкости и решительности… Он уверенно проводит свою мысль, неплохо иллюстрирует ее, использует разнообразные фигуры стиля, что привлекает слушателя, но ему недостает глубины». А еще известный адвокат написал, что Робеспьеру не хватает того совершенного таланта, который дается только столичной жизнью. Недаром Мерсье писал, что «для усовершенствования того или иного таланта нужно подышать воздухом Парижа».

Замечания Лакретеля, впоследствии повторенные иными словами многими из мемуаристов, были справедливы. Желая придать своим речам больше веса, Робеспьер обретал привычку притягивать за уши доводы для полемики и из ничтожных явлений выводить великие истины. Академия, в лице парламентского советника Меца Редерера, будущего члена Учредительного собрания, присудила Робеспьеру вторую премию в размере 400 ливров, которую он употребил на издание своей работы отдельной брошюрой. Робеспьер явно жаждал лавров не только на адвокатском поприще, но и на поприще изящной словесности. И в общем он своего достиг. 3 декабря 1785 года в «Меркюр де Франс» появилась заметка Лакретеля, целиком посвященная Робеспьеру. Наконец-то честолюбивый аррасский адвокат имел все основания быть довольным: он завоевал себе место под солнцем. Преуспевающий юрист, литератор и философ, он мог спокойно наслаждаться всеми благами жизни. Но, если верить Пруару, из-за желчного характера Робеспьеру были недоступны простые радости бытия. Тем не менее он продолжал развивать бурную академическую активность, печатал отдельными брошюрами собственные выступления и, отзываясь на конкурс, объявленный академией Амьена (1785), написал похвалу Грессе{1} и его шутливой поэме «Вер-Вер». Ни сочинение Робеспьера, ни чье-либо иное из представленных на конкурс успеха не имели. Однако Робеспьер опубликовал и эту свою работу — возможно, потому, что она не только позволяла оценить его способности литератора, но и пускала стрелу в нелюбимого Жаном Жаком, а значит, и Робеспьером, Вольтера: «Эфемерные сочинения Вольтера производят на меня впечатление прекрасного сада, созданного согласно вкусам зажиточного владельца; читая же произведения Грессе, испытываешь сладостное волнение, охватывающее при виде чарующих пейзажей, которые Природа наделила всей имеющейся у нее красотой, и ты восхищаешься ими до глубины души…»

Максимилиан не упускал ничего, что могло снискать ему известность и академические лавры. И его труды даром не пропали. 4 февраля 1786 года его избрали директором аррасской академии. В качестве директора он произнес обязательную речь, но не короткую, как его предшественники, а трехчасовое рассуждение о правах незаконнорожденных детей и подкидышей, в котором осуждал несправедливое законодательство, возлагающее на несчастных детей ответственность за проступок родителей. По своему пафосу выступление напоминало его вступительную речь, ибо на подкидышей позор ложился столь же безвинно, как и на семьи, один из членов которых стал преступником. Выступая против «предрассудка», он высказал свое неприятие социального неравенства: «Нищета развращает нравы народа и портит его душу; она создает предпосылки для преступления» — и вознес хвалы браку: «Брак является полноводным источником добродетели, он усмиряет страсти и способствует процветанию благопристойных чувств; став отцом, мужчина обычно становится исключительно порядочным человеком». При работе над речью он в очередной раз задавался вопросом о природе связей между законами, общественными предрассудками, естественным правом и нравами. Что побудило его обратиться к этой теме? Незаживающая рана детства, когда он узнал, что ему грозила участь внебрачного ребенка, как утверждают психологи? Или возможность с уже ставшей привычной выспренностью затронуть широкий спектр социальных проблем? По словам Мерсье, «приют для подкидышей не возвращал и десятой части вверяемых ему человеческих существ». После выступления Робеспьера приняли постановление, чтобы регламент речи директора не превышал тридцати минут.

Будучи председателем, Робеспьер приветствовал заочное принятие в академию двух дам — Мари Ле Масон Ле Гольф из Гавра и проживавшую на то время в Париже уроженку Арраса Луизу де Керальо{2}. Таким образом, он открыто выступил против «предрассудка», не допускавшего женщин в литературные и научные сообщества. «Откройте женщинам двери академий», — во всеуслышание заявил он. Характерно, что во время революции Робеспьер не произнесет ни слова в защиту равноправия женщин.

Робеспьер был принят в аррасское литературно-поэтическое сообщество Розати{3}, кружок молодых поэтов и интеллектуалов, всегда готовых сочинить стишок в честь роз и любви, сказать остроумный экспромт и поднять бокал шампанского за весну и прекрасных дам. В кружке он оказался рядом с Лазаром Карно, но, как и в академии, членом которой также являлся Карно, отношения у них не заладились. Точнее, их не было — они лишь любезно улыбались друг другу. Такими же улыбками обменивался Робеспьер и с преподавателем математики и философии Жозефом Фуше, будущим якобинцем и термидорианцем. В Розати улыбались все, даже Робеспьер. Оказывается, по словам аббата Эрбе, он «умел петь, и смеяться, и пить», а также, как вторила ему Шарлотта, даже шутить. «А смеялся он иногда до слез».