Ритка - [3]

Спокойно. Никто и ничто тебя не оскорбляет. Можно часами сидеть на некрашеной ступеньке крыльца и слушать, как гудят пчелы над черно-желтыми бархатцами. Или перебирать в Томкиной комнате книги, просматривая одну, другую. И не бояться, что по твоим ушам ударит пьяная брань, в лицо пахнет мерзкий запах водочного перегара.

А Томку привлекает в Ритке, наверное, то, что Ритка умеет хранить чужие секреты. Вера Семеновна убеждена: дочь делится с нею всеми помыслами и переживаниями. И не догадывается, что как раз о главном-то она матери и не рассказывает. Деле в том, что все Томкины секреты связаны главным образом с мальчишками. Это у Томки прямо-таки что-то вроде «пунктика». Каждый раз она ошарашивает Ритку каким-нибудь новым сообщением. И поэтому всегда радуется ее приходу.

И перекусить у Томки можно всегда. У Веры Семеновны болит не то желудок, не то печень, она на диете, а Томке готовит отдельно: жарит куриц, стряпает сдобные пироги.

«Счастливая она», — подумала Ритка о Томке, вглядываясь в черное отпотевшее трамвайное окно. В трамвае было битком, она едва влезла. Зато сразу согрелась. Какая-то тетка прижалась к ней своей широкой и теплой, как печка, спиной. — Хорошо, когда тебя любят и заботятся о тебе. Правда, о ней, Ритке, мать тоже порой проявляет заботу. Купила вот школьную форму к началу учебного года. Мать, разумеется, была бы рада накупить Ритке и кофточек разных, и всего того, что нужно девчонке, но нет денег. Ведь в сущности вся семья живет на ее зарплату. Непонятно, зачем отец женился, если семья ему вовсе не нужна?.. Если бы Ритка была человеком, составляющим законы, она непременно издала бы закон, который запрещал бы пьющим людям иметь детей. А женщинам выходить за них замуж. Тогда от них не было бы такого вреда.

Правда, мать говорит, что отец не всегда пил так. Раньше только по праздникам или если навернется гость. А теперь и дня не может прожить без водки. Мать считает: это потому, что отец ушел с завода. Там нужно было являться на работу каждый день, там ему просто не позволили бы спиться.

Занятая своими мыслями, Ритка чуть было не проехала предпоследнюю остановку, где нужно было сходить. Соскочила со ступеньки и почти тотчас же нырнула в темный переулок возле сада железнодорожников. Скоро справа, в низине, будет их старая школа, а еще свернуть в переулок и выбраться повыше — и Томкин дом. В глубине двора.

Темнота, ни одного фонаря, хоть глаз коли. Но Ритке все знакомо здесь и поэтому не страшно. Да и чего бояться, если рядом хорошо освещенная улица Гагарина с многолюдными трамвайными остановками?

Ритка сунула руку под калитку, нашарила за столбом холодную железяку, вроде лезвия ножа, только без рукоятки. Теперь просунуть эту железяку в щель между досок в калитке, слегка нажать на нее и, пожалуйста, калитка настежь!

Тотчас у крыльца звякнул цепью старый Полкан. Но узнав голос Ритки, снова улегся возле будки, чернея в густом сумраке бесформенной грудой. Он даже поворчал ласково, будто говоря: «Ну, ладно, ладно, проходи, я же не знал, что это ты…»

А Ритка свернула за угол дома и легонько побарабанила пальцами в ставню. И вернулась к крыльцу. Томка выпорхнула на него почти сразу же.

— Ох, Ритка! Это ты? А я думала, ребята. Ну да, жду. Андрей обещал с дружком… Это хорошо, что ты пришла. Мать не будет ворчать. Она не любит, когда я одна с парнями. Да и Валерке будет веселее…

Тамарка многозначительно не договорила и потянула Ритку за собой в дом.

Вход в ее комнату был из кухни. Томка бросила матери, мывшей у стола мясорубку:

— Я же тебе говорила: мы будем не одни. Вот Ритка пришла.

Видимо, у них с матерью уже был какой-то разговор.

Когда вошли в ее комнату, Томка разочарованно протянула:

— Ты в форме…

Сама она была в темном сарафане из дорогой шерсти и белоснежной водолазке. Глухой высокий воротник водолазки не шел ей, шея казалась еще короче, а лицо — шире.

— Знаешь, — Томка решительно распахнула дверцу зеркального шкафа, — надень что-нибудь мое из прошлогоднего. Тогда я была поменьше… А то форма как-то… Вот это синенькое… Ничего, что оно летнее, у нас тепло.

Ее легкое синее платье с коротким рукавом все же оказалось широковатым. Пришлось стянуть его поясом из медных бляшек. Еще Томка заколола ей косу на затылке пластмассовой брошкой в виде двух ромашек и подвела к зеркалу, удовлетворенная:

— Вот видишь? А то как пятиклашка…

Из мерцающей глубины зеркала на Ритку смотрела незнакомая тоненькая девчонка, почти девушка. Наверное, от усталостей и голода лицо у нее осунулось и казалось строгим. Особенно глаза. Теперь они были не серыми, а черными и огромными, в пол-лица. А волосы, напротив, посветлели под люстрой, зазолотились.

— Изящная ты, — вздохнула Томка. — Как француженка. И лицо… будто камея… Как ты можешь быть такой строгой? У меня так рот всегда до ушей… Да, а туфли-то у тебя… Знаешь, я тебе свои домашки дам. Ничего, что велики, они меховые, будет незаметно.

Томке, видимо, было очень нужно, чтобы Ритка понравилась ее гостям. И вообще, она очень волновалась. Все подбегала к зеркалу поправить свой темный жесткий начес. Томка обильно побрызгала прическу лаком, и теперь волосы у нее напоминали шапку. Она все припудривала нос. Чтобы не блестел.