Рисунок на снегу - [11]

— Не надо плакать, — успокаивал их Тихон. — Скоро домой вернёмся. Ничего нам не сделают немцы.

Для них он — старший брат.

И мать ничего не сказала фашистам. Повторяла то, что говорил Тихон.

Из тюрьмы их перевели в концлагерь — несколько длинных бараков, огороженных колючей проволокой, — тут же, рядом с тюрьмой. За колючей проволокой другой лагерь — военнопленных. Там даже бараков не было.

Один раз Тихон передал военнопленным несколько картофелин. За это его сильно избили охранники.

Он решил убежать. Прокопал под проволокой яму и вылез на другую сторону.

Его поймали и опять били.

Он ещё раз попробовал убежать — пристроился к колонне пленных, шедших на работу.

Его заметили, выволокли из рядов и на этот раз били в присутствии начальника тюрьмы.

Шесть недель держали их в лагере. А потом Тихона и девочек отпустили домой.

Был октябрь. По утрам лужи затягивал тонкий ледок и дул пронизывающий ветер.

Вот тогда чужие люди и повесили Тихону на плечо нищенскую торбу. С нею он и сам дошёл до дому, и сестрёнок довёл. С этой торбой он потом не раз ходил по сёлам, выполняя задания партизанского командира…

Ветка и дуб

— Ты сделаешь всё, как скажет тётка Мария, — донёсся до Тихона голос Павла.

Тихон смотрит на него и ничего не понимает. Мыслями он ещё там, в тюрьме, в фашистском лагере.

— Говорю: что тётка Мария велит тебе, то и будешь делать.

— Ладно, — кивает головой Тихон.

— А Жене и Нине скажи: как только хоть чуть спадут морозы — возьмём их. Скажи, что теперь ещё нельзя, пусть немножко потерпят.

Подъехали к старому, искалеченному бурей дубу. Одна лапа-ветвь, широкая и длинная, склонилась до самой земли. И издали казалось, будто старый дуб опирается на неё, чтобы не упасть. А подъехали ближе, увидели, что это не так. Лапа-ветвь ещё прочно держалась. Ещё живил её своими соками дуб.

— Вчера с Большой земли прилетал самолёт, — снова заговорил Павел. — Лётчик такой весёлый!.. С Ленинграда сняли блокаду. Девятьсот дней держались ленинградцы. Гомель наш, Жлобин наш, Калинковичи тоже уже наши. Скоро здесь будут…

— Скорей бы.

— Известно, скорей бы.

Снова замолчали. Павел думал о том, что вот сейчас, совсем скоро, им надо будет расстаться и Тихон останется один. Павел вернётся к друзьям, к партизанам. Будет делать всё, что требуется: и в засаду пойдёт на дорогу, и на посту будет стоять.

А всё равно он будет думать про Тихона. Когда он сам идёт в разведку, он спокоен. Он взрослый. Смотреть прямо в лицо врагу — его долг и перед Родиной, и перед самим собой. А Тихон? Он как та ветка, которой необходимо держаться за дуб.

— Павел, а вон сосна, за которую радистка парашютом зацепилась. Помнишь?

— Помню.

— Мы с Колей Козловым тогда первыми на лошади примчались. Коля топором ветки обрубал. Вот видишь, один бок голый. Видишь?

— Вижу.

— А на что ей нужен был тот букетик?

— Какой букетик?

— Разве ты не видел? Маленький, цветки голубые такие, незабудки, кажется. В руке крепко зажала. Смешная… Из Москвы везла, как будто у нас таких нету.

— Нет, Тихон, не смешная. Может, ей этот букетик подарили, может, он ей дороже всего на свете. Вырастешь — поймёшь.

Павел остановил коня.

— Приехали, дальше нельзя.

— Знаю.

— Гостинцы девчонкам не забудь. — Павел протянул Тихону завёрнутый в марлю узелок. Потом сунул руку в карман и достал две маленькие куклы, вырезанные из дерева. — Отдай, пускай забавляются.

Тихон положил всё в торбу.

— Иди, Тихон, а то до темна не поспеешь.

Тихон молчал. Первый раз Павел назвал его так, по-взрослому.

Потом поглядел на Павла и, словно стесняясь, опустил глаза.

— Ты когда папу увидишь? — спросил наконец.

— Не знаю. Может, завтра, может, послезавтра поеду в штаб. Передать что хочешь?

— Не-е, я так. Лучше послезавтра вместе поедем.

— Можно и вместе.

Павел молча прижал к себе младшего брата. Тихон уткнулся носом в жёсткую солдатскую шинель.

Один

Павел повернул лошадь, и скоро и саней и его не стало видно за деревьями. Тихон остался один. Он шёл теперь напрямик, по колени проваливаясь в глубокий снег. Раньше, до войны, он всегда радовался зиме, снегу. За селом ребятишки катались на салазках, играли в снежки, строили снежные крепости. А теперь он знает, как тяжело идти по снегу. И отдохнуть страшно, потому что мороз, потому что, присев, можно остаться тут, в лесу, навсегда.

Нет, зима не друг Тихона, теперь она его враг. И ещё имеется у Тихона самый большой враг, враг на всю жизнь — фашисты. Это они стали между Тихоном и его домом, они принесли на нашу землю войну.

Из-под ног Тихона выпрыгнул заяц-беляк. Отскочил в сторону и замер, смотрит и совсем не трусит. Словно знает, что ничего ему не сделает Тихон. А может, зайцу скучно одному и он хочет поиграть с парнишкой? Ан нет, Тихон играть не станет. Ему не до игры. А когда всё же играл в последний раз? Конечно, до войны, и, конечно, это была игра в войну. Тихон с Лёнькой и ещё с несколькими сельскими ребятишками скакали с гиканьем на прутах-конях и размахивали деревянными саблями. И это они называли войной. Будто и впрямь война такова. Теперь Тихон видел её настоящую. Она подстерегает на каждом шагу. Может, притаилась вон за тем деревом, за тем кустом. Может, смотрит на Тихона дулом автомата. Может, разорвётся возле его ног снарядом, а может, спрячется, залезет в землю маленькой миной…