Римский трибун - [64]

— Оставайся у нас сколько пожелаешь, — говорил Коле Джордано Орсини, расхаживая по длинному, узкому оружейному залу. — Мы с братом рады помочь тебе.

— Спасибо. — Бывший трибун поблагодарил юношу взглядом. — Не хотелось бы покидать сейчас Рим.

— Думаешь продолжать борьбу? — подходя к окну, спросил Никколо Орсини. — Войска Колонна и Савелли уже вошли в город, теперь папский легат будет назначать сенаторов.

— Пусть назначает, — спокойно ответил гость. — Римляне скоро увидят, к чему это приведет.

— Странно, но тебя по-прежнему боятся, — сказал Джордано. — Трое суток никто не осмеливался приблизиться к Капитолийскому дворцу. Лишь сегодня Стефано Колонна собрал горожан на площади.

— О чем же он говорил? — усмехнулся Кола.

— Его выступление поразило всех! — взволнованно стал рассказывать юноша. — Я не верил собственным ушам. Колонна сделал то, чего от него никак не ожидали. Он призвал сохранять порядок, установленный тобой. Больше того, Стефано признал, что ты справедливо защищал народ. Под конец старый барон велел привести нотария Франческо Манчини и публично дал твоему тестю «поцелуй мира».

— Если это игра, то сыграна она с большим мастерством, — подтвердил Никколо Орсини. — Я тоже был на площади. Стефано обещал безопасность и тебе и твоей семье.

— Его обещания ничего не стоят, — задумчиво сказал Кола. — Врагов у меня много и без Колонна.

— Хуже всего папское отлучение, — согласился Джордано. — Если огласят буллу, инквизиция не отвяжется.

— Пока народ на моей стороне, инквизиция не страшна. — Кола ди Риенцо повернулся к окну и посмотрел вдаль на раскинувшийся за рекой Рим.

Из верхних покоев замка Святого Ангела были хорошо видны центральные улицы и башня Капитолийского дворца. Бывший трибун молча вглядывался в знакомые очертания.

Удастся ли вернуться в Капитолий? Или власть навсегда останется в руках баронов?

— Народ! Вы все еще верите в него. — Никколо Орсини пристально взглянул на Колу. — Народ — толпа, а толпа всегда отличалась непостоянством.

— Особенно когда дело касается новшеств, — подхватил его младший брат. — Провозвестники нового торжествуют лишь в том случае, если умеют опираться на вооруженную силу.

— Правда сильнее всякого оружия, — негромко сказал Риенцо. — Научить бы только людей отличать ее от лжи.

— Veritas odium parit[15], — заметил Джордано. — Даже самый хороший правитель не должен рассчитывать, что в трудные для него дни он встретит в своих согражданах те же чувства, как и в дни удачи.

— В этом я уже убедился, — печально улыбнулся Кола.

* * *

Порывистый северный ветер кружил в воздухе первые снежинки. Едва долетев до земли, белые хлопья таяли, превращаясь в грязные лужи. Лохматые тучи плыли так низко над городом, что казалось, будто они цепляются за голые верхушки лиственниц с растрепанными птичьими гнездами.

Несмотря на слякоть и холод, Капитолийская площадь была запружена народом. За тройной шеренгой солдат, оцепивших ораторскую трибуну и Дворец Сенаторов, собралась многотысячная толпа. На фасаде дворца были изображены человеческие фигуры головой вниз, под ними стояли надписи. Горожане, похлопывая себя по бокам и пританцовывая, чтобы согреться, разглядывали картины.

— Смотрите, это же Кола! А те, рядом, Чекко Манчини и Конте! Зачем их нарисовали?

— А ты спроси у новых сенаторов.

— Каких сенаторов? Разве уже были выборы?

— О выборах теперь забудь. Папский легат обойдется и без твоей помощи!

— Кого же он назначил сенаторами?

— Лукку Савелли и Бертольдо Орсини.

— Почему не Стефано Колонна?

— Колонна сам отказался, не хочет больше заниматься мирскими делами.

— Правильно делает. Пора старику и о небе подумать. За девяносто лет нагрешил немало.

— Зачем звонили в колокола? Если выбрали сенаторов без нас, для чего собрали народ?

— Говорят, будут читать послание.

— Какое послание?

— Скоро услышишь. Пришла папская булла из Авиньона.

Неподалеку от трибуны в толпе стояли двое. Один, помоложе, с перевязанной платком щекой, то и дело поправлял повязку, скрывавшую большую часть лица. Второй, невысокий седобородый старец в надвинутой до бровей шляпе, опираясь на посох, зябко кутался в пестревший заплатами плащ.

— Не лучше ли уйти, Волкано? — обратился к старцу молодой. — Дел еще много.

— Надо послушать буллу, — тихо отозвался тот. — Да вон, кажется, и глашатай.

Старец кивнул в сторону дворца. Оттуда сквозь шеренгу солдат в сопровождении пестрой толпы прелатов и грандов шествовал к трибуне человек в красной кардинальской мантии.

— Бертран де До, папский легат! — мгновенно разнеслось по площади.

Все устремили взоры на кардинала. Бертран де До, поддерживая отороченные куньим мехом полы мантии, неторопливо поднялся на возвышение для ораторов. Он осенил собравшийся народ крестным знамением, затем развернул большой пергаментный свиток. В наступившей тишине отчетливо зазвучал его голос.

— «Булла Римского первосвященника, папы Климента Шестого от третьего декабря 1347 года, — торжественно огласил легат. — Сим апостолическим посланием Мы, Климент Шестой, заверяем народ римский в нашей любви и отеческой заботе и предупреждаем о бедах, угрожающих всем, кто до сих пор еще не отрекся от отлученного нами Колы ди Риенцо. — Кардинал обвел взглядом безмолвную толпу и быстро продолжал: — За славу и власть, дарованную ему церковью, Риенцо отплатил черной неблагодарностью. Он удалил епископа Орвьетского, данного ему в соправители, попирал права церкви, налагая наказания не только на мирян, но и на духовных лиц. Он захватывал церковное имущество. Желая господствовать и подобно Люциферу возвыситься, он осквернил купель императора Константина. — Бертран де До на мгновение остановился, чтобы стряхнуть с пергамента снежинки, и принялся читать дальше: — Предтеча антихриста, сын греха и проклятия, враг всего, что считается и почитается людьми за божественное, он не побоялся навлечь на римлян опасности и беды, лишая их благоволения церкви».