Римские вакации - [164]

— Ну ничего себе! — поражённо воскликнул Джон. — Ну Лёлик, ну маркиз де Сад!

— Да неужели это он практиковался? — усомнился Боба. — А тогда где он сам?

— А ну-ка… — я отодвинул коллег, подошёл к бедняжке, вытащил кляп и штык-ножом разрезал верёвки.

Блондинка тут же закашлялась до красноты, приподнялась на карачки, проползла к валявшейся в стороне одёжке и неуклюже, прикрываясь сведёнными локтями, стала накидывать её на себя, торопясь и всё больше запутываясь. На белой коже синими бороздами выделялись следы от верёвок.

— Кто ж тебя так, болезную? — участливо спросил Боба, присаживаясь рядом и помогая разобраться с гардеробом.

Девушка судорожно вздрогнула и заплакала пуще.

— А ну, куда Лёлика дела, говори?! — рявкнул вдруг Серёга ей прямо в ухо.

Шоковое воздействие дало благотворный результат — блондинка дёрнулась, умерила плач, и, запинаясь, начала лепетать:

— Я не знаю!… Ночью!… Кто-то ворвался! Жрецы… Схватили, накинули мешок… А меня… — губы ее поползли в разные стороны, и она вновь собралась зареветь в голос.

— Какие жрецы?! — заорал барышне Джон в другое ухо.

— Я не знаю-ю-ю… — простонала та и всё-таки заревела.

— Жрецы? — недоумённо пробормотал Джон. — Зачем им Лёлик?

— Слышь, братва, а, может, это те, у кого мы винишко прихватили? — выдал здравую идею Серёга.

— Точно, он же их кошек тиранил! — воскликнул Боба.

— Ага! Мстят, гады! — гневно затряс кулаками Серёга.

— Вполне реально… — согласился Джон.

— Оружие утащили. И мешок, — отметил я, оглядев помещение.

— А? Чего тут? Где Лёлик? — заскочил в комнату запыхавшийся Раис.

— Похитили! — мрачно проинформировал Джон. — Жрецы кошачьи. На "Вискас".

— Кошки людей не едят, — неуверенно произнёс Раис, разглядывая блондинку.

— Тигры тоже кошки, — уверил его Джон.

— Так что стоим? — спросил я, чувствуя начало стресса. — Надо в храм ломиться, по горячим следам.

— Ну так, давай, побежали, — поддержал меня Боба.

— Быстро хватаем барахло и вперёд! — скомандовал Джон.

Мы поспешно забрали амуницию, мирно лежавшую в банкетном зале, выскочили из дома и торопливо побежали известной дорогой к храму. Местный народ выполз на улицы, поглядывая по сторонам с опаскою; некоторые тащили тюки и корзины. Беспутных легионеров не наблюдалось.

Мы выбежали на знакомую площадь с кошкоголовою скульптурой и притормозили. Ворота в ограде храма были распахнуты настежь, и туда без всяких препонов заходили люди. Отдышавшись и присмотревшись, мы также зашли во двор.

У кошек было время трапезы. Деловитые жрецы наваливали в каменные корытца из вёдер розовые мелкорубленые мясные кусочки, хором исполняя при том торжественные напевы на незнакомом гортанном языке; стоявшие вокруг прихожане подпевали, благоговейно вскидывая руки к небу. Кругом крутились с возбуждённым видом кошки; вокруг корыт они буквально кишели, толкаясь и залазя друг на дружку.

Раис напряжённо всмотрелся в подаваемое мясо и облегчённо пробормотал:

— Не-е, не Лёлик…

Двери в храм были также открыты приглашающе; на пороге, привалившись к косяку, стоял жрец в рыжем балахоне и, меланхолично ковыряясь в ушах, приветствовал поднимавшихся по ступенькам ленивым кивком. Увидев нас, жрец явственно вздрогнул, и, оттолкнув благочестиво семенившего старичка, вбежал вовнутрь.

— За ним! — заорал кто-то из коллег, и мы кинулись в погоню, шуганув как следует кошачью компанию.

Вслед нам раздались возмущённые крики.

Храмовый полумрак после яркого света показался густой чернотою, и мы, привыкая, притормозили. Прямо от входа тянулся длинный зал с рядами одинаковых колонн и каменных фигур у пёстро расписанных стен; вдали у противоположной стены горело пламя. Именно там и мелькнул рыжий балахон. Мы понеслись туда; звонкий топот беготни по каменным плитам спугнул каких-то птах, шустро заметавшихся между колоннами.

В конце зала на широком постаменте торчала ещё одна фигура с кошачьей мордою, но уже с формами серьёзной и хорошо питающейся женщины. У её ног на широком блюде щедрой горкою лежали фрукты, стояли какие-то горшочки. Сбоку от постамента зиял чернотой небольшой проход, куда мы и кинулись. Раис успел на бегу хватануть с блюда первый попавшийся плод и схряпать его на счёт "раз-два".

В проходе было темно, и пришлось умерить разгон. Через десяток шагов появился боковой коридор, освещённый несколькими факелами, торчавшими в настенных железяках.

— Тихо… — прошептал Джон.

Осторожно ступая, мы пошли по коридору, повернувшему зигзагобразно, и оказались у приоткрытой двери. Боба легонько дверь потянул. Та открылась без скрипа.

Комната, также освещённая факелами, была завалена и заставлена громоздившимися друг на друге ящиками, коробами, увесистыми тюками и свёртками, разнообразной утварью в виде бронзовых треножников, статуэток и медной посуды.

В противоположной от двери стене, замысловато изрезанной барельефами, имелось мрачное тёмное отверстие, полуприкрытое отодвинутой плитою, бывшею при других обстоятельствах, судя по умозрительному совпадению скульптурных фрагментов, неотъемлемой частью стены. Пламя факелов дрожало и дёргалось, как будто на них кто-то непрестанно и не на шутку дул. От этого кругом судорожно извивались замысловатые тени, и мы не сразу разглядели копошившуюся в углу фигуру беглого жреца.