Римские провинции от Цезаря до Диоклетиана - [188]

В Александрии, как и в Антиохии, жили преимущественно зажиточные торговцы и промышленники. Но Антиохия не имела морской гавани и всего, что с ней связано, и какое бы оживление ни царило на ее улицах, все это не выдерживало никакого сравнения с жизнью и суетой александрийских рабочих и матросов. Напротив, по части наслаждений, театральных зрелищ, обедов, любовных радостей Антиохия могла дать больше, чем город, в котором «никто не оставался праздным». Литературная жизнь в собственном смысле слова, связанная преимущественно с публичными выступлениями риторов, которые мы бегло охарактеризовали при описании Малой Азии, стояла в Египте на втором плане*, вероятно, не потому, что многочисленные и получавшие хорошую плату ученые, жившие в Александрии, большей частью местные уроженцы, пользовались недостаточным влиянием, но главным образом из-за суеты повседневной жизни. Для общего характера города не имели большого значения те представители Мусея, о которых речь будет идти ниже, особенно если они прилежно выполняли свои обязанности. Однако александрийские врачи считались лучшими во всей империи; правда, Египет был также настоящей родиной шарлатанов, секретных средств и того странного культурного вида знахарства, в котором благочестивая ггростота и тонкое надувательство прикрывались мантией науки. Мы уже упоминали о Гермесе, трижды величайшем; александрийский Сарапис также совершил в древности больше чудесных исцелений, чем кто-либо из его сотоварищей, и даже трезвого практика, императора Веспасиана, увлек настолько, что он начал исцелять слепых и хромых, правда, только в Александрии.

Хотя действительная или мнимая роль Александрии в духовном и литературном развитии позднейшей Греции и западной культуры вообще может быть оценена по достоинству не при описании местных египетских порядков, но при описании самого этого развития, александрийский ученый мир и его существование под римским владычеством — явление слишком замечательное, чтобы не обрисовать его в общих чертах и в этой связи. Мы уже говорили, что слияние восточного и эллинского духовного мира происходило наряду с Сирией главным образом в Египте; и если новая религия, которой надлежало завоевать Запад, вышла из Сирии, то главным образом из Египта распространялась однородная с ней наука, та философия, которая наряду с человеческим духом и вне его признает и возвещает стоящего над миром бога и божественное откровение, вероятно, уже неопифагорейство и, несомненно, то философское неону действо, о котором мы уже говорили, а также неоплатонизм, основатель которого — египтянин Плотин, — также уже упоминался выше. Это взаимное проникновение эллинских и восточных элементов, совершавшееся преимущественно в Александрии, было главной причиной того, что в начале империи италийский эллинизм носил преимущественно египетский характер, на чем следует более подробно остановиться при описании положения в Италии. И если в Италию проникала из Александрии обновленная древняя мудрость, сближавшаяся с учением Пифагора, Моисея, Платона, то Изида и все, что было связано с ее культом, играли главную роль в том легком модном благочестии, какое мы видим у римских поэтов эпохи Августа и в помпейских храмах эпохи Клавдия. Египетский стиль господствует в кампаеских фресках этой эпохи и в тибуртинской вилле Адриана. Этому соответствует и то положение, которое александрийский ученый мир занимает в духовной жизни империи. Вовне он опирается на покровительство, оказываемое государством духовным интересам, и его с большим правом можно связывать с именем Александра, чем Александрии; это положение является осуществлением той идеи, что на известной стадии цивилизации искусство и наука должны находить поддержку и содействие во влиянии и могуществе государства, а также следствием того великого момента всемирной истории, который поставил рядом Александра и Аристотеля. Здесь не место задавать вопрос, как в этой мощной концепции смешивались истина с заблуждением, вред для духовной жизни — с содействием ее подъему; здесь не место еще раз сопоставлять слабые последние звучания божественного пения и высокого полета мысли свободных эллинов с богатым и все еще величественным результатом позднейшего собирания, исследования и систематизации. Если возникшие из этой идеи учреждения не могли воскресить для греческой нации то, что было ею безвозвратно потеряно, или, что еще хуже, если они могли воскресить это лишь по видимости, то они дали ей единственно возможную и притом прекрасную компенсацию в еще свободной области духовных ценностей. Для нас важны сейчас прежде всего местные явления. Искусственные сады до известной степени независимы от почвы, так же обстоит дело и с такого рода научными учреждениями с той, однако, особенностью, что они по самой своей природе являются придворными учреждениями. Материальную поддержку они могут получать и из других источников, однако большее значение имеет благосклонность высших сфер, которая'вселяет в них энергию, и те связи с крупными центрами, благодаря которым эти научные круги пополняются и расширяются. В период расцвета эллинистических монархий этих центров было столько же, сколько и государств, а научный центр, созданный при дворе Лагидов, был среди них лишь самым почитаемым. Римская республика подчинила своей власти один за другим все прочие центры и вместе с царскими дворами упразднила и принадлежавшие к ним научные учреждения и круги. Верным и притом не самым безотрадным признаком изменившегося духа времени является тот факт, что будущий Август, упразднивший последний из этих дворов, оставил в неприкосновенности связанные с ним научные институты. Более деятельный и возвышенный филэллинизм, свойственный правительству цезарей, выгодно отличался от республиканского в том отношении, что он не только давал греческим литераторам возможность заработка в Риме, но и считал покровительство греческой науке неотъемлемой частью основанной Александром власти и действовал соответствующим образом. Конечно, и тут, как и во всем этом обновлении империи, план строительства был величественнее, нежели самое строение. Приглашенные Лагидами в Александрию музы, получавшие награды и пенсии от царей, не побрезгали принимать подобное же содержание и от римлян, и императоры проявляли неменьшую щедрость, чем прежде цари. Фонд Александрийской библиотеки и количество мест для философов, врачей и всевозможных ученых