Римская сатира - [79]

20 Книгах, победу дает над судьбой, но счастливыми также

Мы полагаем и тех, кто, наученный жизнью, умеет

Жизни невзгоды сносить и ярма не старается сбросить.

Где такой праздничный день, в какой не поймали бы вора,

Не было бы вероломств, обманов, преступно добытой

Прибыли, — денег таких, что берутся мечом или ядом?

Много ли честных людей? Насчитаешь их меньше, чем входов

В Фивы с семью воротами иль устьев обильного Нила.

Время такое теперь, что похуже железного века;

Даже природа сама не нашла для преступного имя

30 И не смогла назвать по какому-нибудь из металлов.

Мы и к богам вопием и к людям взываем так громко,

Будто клиентов толпа выступление Фесидия хвалит

Ради подачки. Скажи, старичок (совсем ты ребенок),

Знаешь ты прелесть в деньгах чужих? Не видишь ты разве,

Что за насмешки в толпе вызывает твоя простоватость,

Ежели всем ты велишь свое слово держать и поверить

В то, что на всех алтарях обагренных и в храмах есть боги?

Некогда жили у нас так первые люди, доколе

Серп земледельца не взял, убегая, Сатурн, диадему

40 Снявший свою, и была еще девочкой малой Юнона,

Власти еще не имел в пещере Идейской Юпитер,

Пиршеств еще никаких не справляли живущие выше

Облак и кубка еще не давал илионский им мальчик

Иль Геркулеса жена[373]; Вулкан не хватался за нектар,

После липарских мехов не вытерши черные руки,

Каждый из древних богов у себя обедал, и столько

Не было их, как теперь; с божествами немногими небо

Легче давило тогда на несчастные плечи Атланта;

Жребий не выпал еще на глубинное скорбное царство,

50 Мрачную область Плутона с его сицилийской супругой[374];

Не было фурий, камней, колеса, ни коршуном черным

Казни: веселье теней не смущали цари преисподней.

Чести отсутствие странным казалось для этого века:

Было великим грехом, искупления смертью достойным,

Ежели пред стариком не встал бы юнец или мальчик

Пред бородатым любым, хотя бы и знал он, что дома

Больше плодов у него, желудевые кучи обширней:

Чтили тогда старшинство на четыре каких-нибудь года, —

Даже незрелый пушок с сединой равняли почтенной.

60 Нынче же, если твой друг признается в доверенных деньгах,

Ежели в старой мошне вернет он полностью деньги, —

Честность его — чудеса, что достойны этрусского свитка[375]

И очистительной жертвы овцой, венчанной цветами.

Только лишь я узнаю превосходного, честного мужа, —

Чудо такое равняю младенцу двутелому, рыбам

Дивным, найденным под плугом, иль самке мула жеребой;

Я беспокоюсь, как будто с дождем стали сыпаться камни

Или, как длинная гроздь, рой пчел опустился на крышу

Храма, как будто река потекла удивительным током

70 К морю и водоворот молока образует собою.

Горе твое, говоришь, что тебя нечестиво нагрели

На десять тысяч? А что, коль другой потерял двести тысяч,

Тайно ссуженные им? А третий — и большую сумму,

Что поместится едва в сундуке, до отказа набитом?

Так ведь легко и удобно презреть свидетелей вышних,

Лишь бы о том не узнал ни один из смертных. Посмотришь,

Как громогласно лжец отпирается, как он уверен:

Солнца лучами божится он твердо, тарпейским перуном,

Грозным Марса копьем, прорицателя киррского луком;

80 Он побожится стрелой и колчаном Охотницы-девы[376],

Даже трезубцем твоим, Нептун, Эгея родитель;

Лук Геркулеса он вспомнит, прибавит и дротик Минервы, —

Словом, все то, что хранят небеса в оружейной палате;

Если же он и отец, то: «Съесть мне бедную, скажет,

Голову сына, сварив ее в уксусе александрийском!»

Есть и такие, что все полагают случайностью судеб,

Верят, что движется мир без всякого кормчего, смену

Дней и годов оборот производит природа, — и, значит,

Тот или этот алтарь потревожат без всякого страха.

90 (Все же боится иной возмездья вослед преступленью.)

Этот верит в богов, но лжет и так рассуждает:

«Пусть с моим телом поступит Изида, как ей угодно,

Очи мои поразит своим систром[377] разгневанным, только б

Мне, хоть слепому, те деньги спасти, от которых отперся.

Стоят чахотки они, и разбитых колен, и вонючих

Ран: да и Ладас бедняк готов на подагру богатства

Ради, коль он чемерицы не пьет, не зовет Архигена.

Что для него эта слава ступней, проворно бегущих,

Что ему скудная ветвь дает олимпийской маслины?

100 Как ни велик небожителей гнев, он не скоро наступит:

Если хлопочут они покарать поголовно виновных,

Разве успеть им дойти до меня? Я, быть может, узнаю,

Что божество умолимо: таких оно часто прощает.

Многие делают то же, что я, но судьба их различна:

Этот несет в наказание крест, а другой — диадему».

Так от боязни жестокой вины он себя ободряет,

Опережая тебя, к священным зовущего храмам;

Мало того: он готов быть влекомым, гонимым к присяге.

Ибо, когда в нехороших делах проявляется дерзость,

110 Многие верят, что совесть чиста. Балаган он играет,

Вроде тех беглых шутов, что Катулл в своих мимах выводит.

Ты же, несчастный, вопишь, как и Стентор сам не сумел бы

Иль как Гомеров Градив[378]: «Ты слышишь ли это, Юпитер?

Ты не подвигнешь уста, когда должен был бы исторгнуть

Божий свой глас, будь мраморный ты, будь и медный? Зачем же

Благочестиво тебе мы кладем, развернувши бумажки,

Ладан на уголь, телят рассеченную печень и сальник

Белой свиньи? Видно, нет никакого различия между

Ликами вышних богов и Вагеллия статуей глупой».