Римская сатира - [77]
Он вина тебе даст, разлитого на склонах гористых
160 Местности той, откуда он сам, у подножья которых
В детстве играл он: отчизна одна — у вина и у служки.
Может быть, ждешь ты теперь, что здесь начнут извиваться
На гадитанский манер в хороводе певучем девчонки,
Под одобренье хлопков приседая трепещущим задом?
Видят замужние жены, лежащие рядом с мужьями,
То, о чем стыдно сказать иному в присутствии женщин:
Для богачей это способ будить их вялую похоть,
Точно крапивой. Но все же для женщин гораздо сильнее
Здесь наслажденье: их пол разжигается больше мужского
170 И, созерцая иль слыша подобное, — мочится сразу.
Эти забавы совсем не годятся для скромного дома.
Пусть себе слушает треск кастаньет со словами, которых
Голая девка не скажет, в вертепе зловонном укрывшись;
Пусть забавляется звуком похабным и разным искусством
Похоти тот, кто плюется вином на лаконские плиты
Пола: ведь здесь мы легко извиняем богатство; лишь бедным
Стыдно и в кости играть и похабничать стыдно, когда же
Этим займется богач — прослывет и веселым и ловким.
Наша пирушка сегодня нам даст другие забавы:
180 Пенье услышим творца «Илиады» и звучные песни
Первенства пальму делящего с ним родного Марона;
Голос какой эти скажет стихи — не так уже важно.
Нынче же дай себе отдых желанный, оставив заботы,
Все отложивши дела, если можно, на целые сутки.
Мы о процентах ни слова, и пусть не вызовет желчи
Тайна твоя, что жена, выходя на рассвете обычно,
Ночью вернется во влажном белье от любовного пота
(Все в подозрительных складках оно), со сбитой прической,
С ярко горящим лицом и с румяными даже ушами.
190 Ежели что беспокоит тебя, оставь у порога.
Мысли о доме забудь, о рабах, что всё тебе портят,
Но особливо забудь о друзьях своих неблагодарных.
Празднество в эти часы в честь Кибелы[368] пышно справляют,
Зрелища ждут — мановенья платка, и, как на триумфе,
Претор сидит (на коней разорился он); если позволят
Во всеуслышанье мне говорить при толпах народа,
Я бы сказал, что цирк вместил всю столицу сегодня,
Крик оглушителен: я узнаю о победе «зеленых».
Если бы не было игр, ты увидел бы Рим наш печальным
200 И потрясенным, как в дни поражения консулов в Каннах.
В цирк пусть идет молодежь: об заклад им прилично побиться;
Им-то идет покричать, посидеть с нарядной соседкой,
Наша же кожа в морщинах пусть пьет весеннее солнце,
Тогу откинувши прочь. Теперь тебе можно и в баню
Смело пойти, хоть еще до полудня час остается.
Так и пяти бы ты дней подряд не провел, потому что
Образ жизни такой ведь довольно-таки надоедлив:
Нам удовольствие в том, что с нами бывает не часто.
САТИРА ДВЕНАДЦАТАЯ
Праздничный дерн ожидает обещанных богу животных:
С белым овечку руном приведем мы Юноне-царице,
Белую также овцу мы дадим горгоносной Минерве.
Жертва, которую ждет от нас Тарпейский Юпитер,
Резко трясет своей длинной веревкой, готова бодаться,
Это — бодливый телец, уже созревший для храмов,
Для алтаря, окропленья вином; не сосет уже вымя
Матери он, он портит дубы вырастающим рогом.
10 Если бы в доме моем был достаток, любви к тебе равный,
То притащили б вола пожирней пресловутой Гиспуллы,
Грузно-ленивую тушу, вскормленную не по соседству,
Но от умбрийских кровей — с изобильных пастбищ Клитумна,
С шеей, достойной удара слуги подюжее: ведь нынче
К нам возвратился друг, лишь недавно страх претерпевший;
Трепетен он до сих пор, удивляясь, что цел он остался,
Ибо, помимо морских невзгод, избег он ударов
Молнии: тучей сплошной превратилось в густые потемки
Небо, внезапно огонь поразил корабельные реи;
20 Каждый поверить готов, что в него и ударило пламя,
В ужасе тут же поняв, что опасней кораблекрушенье,
Чем загоревшийся парус ладьи. Происходит все так же
Страшно, как в случае бурь, поют о которых поэты.
Слушай, какая еще есть опасность, — и ты пожалеешь
Снова его, хотя все остальное — лишь доля того же
Жребия, правда ужасная, впрочем известная многим,
Как это нам говорит и множество досок обетных
В храмах, — недаром известно: Изидой живут живописцы[369].
Участь такая постигла и нашего друга Катулла.
30 Так как средину ладьи уже всю заливало волнами,
Коих удары и тот и другой борта расшатали,
Так что и кормчий седой своим опытом им не принес бы
Пользы, — Катулл, уступая ветрам, стал выбрасывать вещи
За борт, бобру подражая, который себя превращает
В евнуха, чтоб избежать погибели из-за тестикул:
Так понимает зверек, что струи лишь бобровой нам надо.
«Все, что мое, — бросай!»—говорил Катулл; он готов был
Выкинуть то, что ценнее всего — пурпурные ткани,
Годные стать одеяньем изнеженного Мецената;
40 Ткани другие — из шерсти, которой окраску природа
Трав благородных дала, помогал золотиться источник,
Чудный таинственной силой своей, как и воздух бетийский.
Не усомнился Катулл побросать серебро и сосуды —
Дело Парфения рук, целый кубок вместимостью с урну,
Кубок, достойный хоть Фола кентавра, хоть Фуска супруги;
За борт пошли и лохани и множество утвари разной,
Чаши резные, из коих пивал и Филипп Македонский.
Есть ли на свете другой кто-нибудь, кто бы нынче решился
Жизнь свою предпочесть серебру и богатству — спасенье?
50 Не для того, чтобы жить, составляют себе состоянье
