Римлянка - [98]

Придвинувшись к столу, как будто собиралась говорить с ним вполголоса, я нежно гладила его колени, а сама тем временем, радостная и довольная, следила за его лицом. Он вопросительно и недовольно смотрел на меня своими огромными, черными, блестящими глазами с длинными, как у женщины, ресницами. Наконец он произнес:

— Если тебя устраивает то чувство, которое ты во мне вызываешь, ну что ж, дело твое…

Я сразу отпрянула назад. И в это время хозяин поставил на стол приборы и еду. Мы принялись молча и вяло есть. Потом он заметил:

— На твоем месте я попытался бы уговорить меня выпить вина.

— Зачем?

— Когда я пьян, то охотнее выполняю чужие желания.

Его фраза: «Если тебя устраивает то чувство, которое ты во мне вызываешь, ну что ж, дело твое», обидела меня, а последнее признание убедило меня, что все мои усилия напрасны. В отчаянии я воскликнула:

— Я хочу, чтобы ты делал только то, что ты считаешь нужным… если хочешь уйти, пожалуйста, уходи… вон дверь!

— Для того чтобы уйти, — ответил он шутливо, — я должен быть уверен, что я действительно хочу этого.

— Может, уйду я?

Мы смотрели друг на друга. От горя я говорила решительным тоном, что, кажется, взволновало его не меньше моих недавних ласк. Он с трудом выговорил:

— Нет, останься.

Мы снова принялись есть. Потом он налил себе большой бокал вина и залпом выпил его.

— Видишь, — сказал он, — я пью.

— Вижу.

— Скоро я опьянею и тогда, пожалуй, буду объясняться тебе в любви.

Его слова больно ранили мое сердце. Казалось, больнее и быть не может. Я взмолилась:

— Перестань, перестань мучить меня!

— Я тебя мучаю?

— Да, ты смеешься надо мной… сейчас я прошу тебя только об одном: не обращай на меня внимания… Я питаю к тебе слабость… но это пройдет, а пока оставь меня в покое.

Он молча выпил второй бокал вина. Я испугалась, что обидела его, и спросила:

— Что с тобой? Ты на меня сердишься?

— Я? Наоборот.

— Если тебе нравится смеяться надо мной, пожалуйста, смейся… я просто так сказала.

— Я вовсе не смеюсь над тобой.

— И если тебе приятно говорить мне гадости, — настаивала я, чувствуя, что желаю одного: без всяких уловок и хитростей малодушно покориться ему, — говори, не стесняйся. Я все равно буду любить тебя, даже сильнее, чем прежде… если бы ты избил меня, я стала бы целовать руку, которую ты поднял на меня.

Он внимательно и как-то странно взглянул на меня, очевидно, мое чувство смутило его. Потом он сказал:

— Хочешь, уйдем отсюда?

— Куда?

— К тебе домой…

Я была в таком отчаянии, что почти забыла причину, вызвавшую это отчаяние; и его неожиданное приглашение, последовавшее в самом начале обеда, скорее меня удивило, чем огорчило. Рассудком я понимала, что вовсе не любовь, а смятение, рожденное моими словами, заставляет его поскорее покончить с обедом.

— Тебе не терпится поскорее избавиться от меня, не так ли?

— Как ты догадалась? — спросил он.

Но эти слова, чересчур жестокие, чтобы быть правдой, неизвестно почему ободрили меня. Я ответила, опустив глаза:

— Есть вещи, которые говорят сами за себя… давай только кончим обед… а тогда пойдем.

— Как хочешь… но я опьянею.

— Можешь пьянеть… мне же лучше.

— А вдруг мне станет плохо… и тогда вместо любовника у тебя на руках окажется больной, за которым еще придется ухаживать.

Прикрыв ладонью его бокал, я имела неосторожность обнаружить свой страх.

— Тогда не пей.

Он рассмеялся и сказал:

— Вот ты и попалась.

— Почему попалась?

— Не бойся… От такого пустяка мне не будет плохо.

— Я ведь о тебе же беспокоюсь, — смиренно произнесла я.

— Обо мне беспокоишься… ах-ах-ах!

Он по-прежнему подшучивал надо много. Но в насмешках его было столько обаяния, что они меня мало задевали.

Он спросил:

— А ты почему не пьешь, скажи-ка?

— Не люблю вина… а потом после одной рюмки я пьянею.

— Ну так что же? Будем оба пьяные.

— Но пьяная женщина выглядит просто отвратительно… я не хочу, чтобы ты видел меня пьяной.

— Почему?.. Что же здесь отвратительного?

— Не знаю… Противно смотреть, как женщина качается, говорит глупости, делает неуклюжие движения… даже жалко становится… я и так жалка, я это знаю, и знаю, что ты тоже считаешь меня жалкой… А если я выпью и ты меня увидишь пьяной, то потом никогда больше не сможешь смотреть на меня без отвращения.

— А если бы я приказал тебе пить?

— Тебе, вероятно, хочется унизить меня, — сказала я грустно, — единственным моим достоинством является то, что меня нельзя назвать неуклюжей… ты действительно хочешь, чтобы я лишилась и этого достоинства?

— Да, я хочу, — порывисто сказал он.

— Не знаю, какое тебе от этого удовольствие, но если ты так хочешь, налей мне вина. — И я протянула свой бокал.

Он посмотрел на бокал, потом на меня и вновь разразился смехом.

— Я пошутил, — сказал он.

— Все-то ты шутишь.

— Итак, ты утверждаешь, что тебя нельзя назвать неуклюжей? — начал он снова после минутного молчания, внимательно глядя на меня.

— Во всяком случае, так говорят.

— Значит, по-твоему, и я так думаю?

— Откуда я знаю, что ты думаешь?

— Давай выясним… что, по твоему мнению, я о тебе думаю и какие чувства к тебе питаю?

— Не знаю, — тихо сказала я, объятая страхом, — конечно, ты не любишь меня так, как я тебя люблю… пожалуй, я нравлюсь тебе, как может мужчине нравиться женщина, которая недурна собой.