Римлянка - [68]

— У твоего жениха небось двухколесная «ланча».

Джизелла была обидчива и легко сердилась из-за всякого пустяка. Она с негодованием спросила:

— За кого вы нас принимаете, а?

— Не знаю… вы сами скажите, кто вы такие, — ответил блондин, — мне не хочется попасть впросак.

У Джизеллы была еще одна мания: в глазах случайных знакомых ей хотелось казаться не той, кем она была на самом деле, она представлялась балериной, машинисткой или богатой синьорой. Джизелла не понимала, что все ее уловки никак не вяжутся с тем, что она так легко позволила зазвать себя в машину и сразу же поставила вопрос о деньгах.

— Мы балерины из труппы Каччини, — важно сказала она, — и мы не привыкли принимать приглашение первых встречных… Поскольку труппа целиком еще не набрана, мы отправились сегодня вечером погулять… я ни за что не хотела принимать ваше приглашение… но моя подруга уговорила меня, вы ей показались порядочными людьми… если только мой жених узнает, мне несдобровать…

Блондин снова засмеялся.

— Мы, конечно, люди порядочные… А вот вы бульварные девки… Что же тут худого?

Тут мой сосед впервые заговорил.

— Прекрати, Джанкарло, — произнес он спокойным голосом.

Я промолчала, хотя мне не понравились эти слова, да еще произнесенные таким презрительным тоном; но в конце концов, это была правда. Джизелла взорвалась:

— Во-первых, это не так… а во-вторых, вы — грубиян!

Блондин ничего не ответил, но сразу же затормозил возле тротуара. Мы находились на какой-то пустынной, плохо освещенной, узенькой улице, стиснутой двумя рядами домов. Блондин повернулся к Джизелле:

— А ну поговори еще… вот возьму и выкину тебя из машины.

— Попробуйте только! — завопила Джизелла, откидываясь на сиденье. Она была скандалисткой и никого не боялась.

Тогда мой сосед наклонился вперед к сиденью шофера, и я разглядела его лицо. Это был брюнет, его растрепанные волосы падали на высокий лоб, у него были большие, темные и блестящие, чуть-чуть навыкате, глаза, тонкий нос, хорошо очерченный рот и некрасивый срезанный подбородок. Он был очень худ, и на шее у него сильно выпирал кадык.

— Прекратишь ты наконец?.. — спросил он у блондина громко, но без раздражения, мне показалось, что он не проявляет настоящего участия, как человек, который вмешивается в безразличное и чуждое ему дело. Голос у него был не сильный и не грубый и, должно быть, легко переходил в фальцет.

— Но ты-то тут при чем? — спросил блондин, оборачиваясь назад.

Однако эти слова он произнес уже совсем другим тоном, как будто сам раскаялся в своей грубости и был рад вмешательству друга. А мой сосед продолжал:

— Что это за манеры?.. Мы сами их пригласили, черт побери, они доверились нам и сели в машину, а теперь говорим им гадости. — Он повернулся к Джизелле и добавил с галантным видом: — Не обращайте внимания, синьорина… он, наверно, выпил лишнего… даю слово, что он не желал вас обидеть…

Блондин хотел было возразить, но друг положил ему руку на плечо и произнес не допускающим возражений тоном:

— А я тебе говорю, что ты просто выпил лишнего и вовсе не хотел ее обидеть… а теперь поехали.

— Я села к вам не для того, чтобы со мной так нахально разговаривали, — начала Джизелла не совсем уверенным тоном.

Она тоже, казалось, была благодарна брюнету за его вмешательство. А тот подхватил:

— Разумеется… кому приятно, чтобы с ним обращались грубо… само собой разумеется.

Блондин уставился на них с глупым видом. Лицо у него было пунцовое и все в каких-то неровных припухлостях, будто его избили, а глаза были голубые и круглые, большой красный рот свидетельствовал о чревоугодии и необузданности. Он посмотрел на друга, который добродушно похлопывал по плечу Джизеллу, потом повернулся к ней и внезапно расхохотался.

— Честное слово, ничего не понимаю, — воскликнул он, — и что это мы расходились?.. Почему вдруг затеяли ссору?.. Я даже не помню, как все началось… вместо того чтобы веселиться, мы ссоримся… честное слово, с ума сойти можно… — Он смеялся от всего сердца и, обращаясь к Джизелле, сказал: — Ну-ну, красотка… не гляди на меня так сердито… в конце концов, мы же созданы друг для друга.

Джизелла попыталась улыбнуться и ответила:

— И мне тоже так показалось…

Блондин, продолжая хохотать во все горло, воскликнул:

— На всем белом свете не сыщешь человека лучше меня, верно, Джакомо?.. Я очень покладистый парень… нужно только подобрать ко мне ключик… вот и все… а теперь поцелуй-ка меня разок!

И, повернувшись, он обнял Джизеллу за талию. Она немного отстранилась и сказала:

— Обожди.

Потом достала из сумочки носовой платок, провела им по губам, стерла помаду и только тогда с покаянным видом чмокнула его в губы. Блондин, пока она его целовала, дурачился и притворялся, показывая жестами, будто конфузится и задыхается. Они кончили целоваться, и блондин начал судорожными движениями заводить машину.

— В добрый час… клянусь, что отныне никому не дам ни малейшего повода пожаловаться на меня… я буду очень серьезен, очень чуток, очень вежлив… разрешаю вам даже дать мне подзатыльник, если я в чем-нибудь провинюсь.

Машина тронулась.

Весь остаток пути он продолжал разглагольствовать, громко смеялся и иногда с риском для наших жизней отпускал руль и отчаянно жестикулировал. А его товарищ после своего короткого вмешательства снова погрузился в молчание и отодвинулся в тень. Я почувствовала к нему огромную симпатию и сильное влечение; и теперь, много времени спустя, вспоминая об этом, я понимаю, что тогда-то я и влюбилась в него, вернее, сразу же начала приписывать ему все те черты, которые мне нравились и которых я до сих пор не встречала в людях. Ведь любовь должна проявляться во всем, а не просто в удовлетворении чувственности, и я все время искала человека идеального, каким одно время мне представлялся Джино. Вероятно, впервые не только за последнее время, но и впервые в жизни я встретила такого человека, то есть человека с такими манерами и таким голосом. Художник, к которому я впервые пришла позировать, был, правда, чем-то похож на него, только он был более сдержан и более самоуверен, но, если бы он дал мне повод, я бы в него непременно влюбилась. Голос и манеры этого молодого человека пробуждали в моей душе, хотя и не в такой степени, те же самые чувства, какие я испытывала во время первого посещения виллы хозяев Джино. Как тогда на вилле мне понравились порядок, богатство, чистота в я решила, что жить не стоит, если у тебя нет всего этого, так теперь голос, благородное и разумное поведение моего спутника, в какой-то мере характеризовавшие его, внушили мне страстную и прочную симпатию. В то же самое время я испытывала сильное влечение к нему, мне не терпелось почувствовать ласку этих рук и поцелуи этих губ; и я сама не заметила, как мои прежние надежды и эти нынешние желания слились в единое целое, а это-то и является настоящей любовью, безошибочной приметой ее зарождения. Но я боялась, что он не заметит моей любви и я потеряю его. Поэтому я потянулась к его руке и попыталась вложить в нее свою. Но его рука под моими пальцами, которые пытались сплестись с его пальцами, оставалась неподвижной, Я смутилась и поняла, что хоть мне не хочется этого делать, но надо заставить себя убрать руку. И тут машина, круто свернув за угол, толкнула нас друг к другу, и я, сделав вид, что потеряла равновесие, упала лицом прямо на его колени. Он вздрогнул, но не двинулся с места. С наслаждением ощущая скорость машины, я закрыла глаза и по-собачьи зарылась головой в его ладони, поцеловала их и попыталась нежно погладить ими свое лицо. Я хотела, чтобы его ласка была искренней и непосредственной. Я понимала, что теряю голову, и удивлялась, что несколько вежливых слов привели меня в столь сильное волнение. Но он не подарил мне ласку, которую я так смиренно просила у него, и отдернул руки. Вскоре машина остановилась.