Римлянка - [44]

И, не ожидая дальнейших объяснений, я вышла из кухни. За ужином я поняла, что маме не терпится затеять разговор об Астарите и деньгах. Но я заговорила о другом, и она не стала настаивать.

На следующий день Джизелла пришла одна, без Риккардо, в кондитерскую, где мы обычно встречались. Она, как только уселась, сразу без всяких вступлений начала разговор.

— Сегодня я должна поговорить с тобой по очень серьезному вопросу.

Предчувствуя недоброе, я сильно побледнела.

— Если это что-то плохое, — прерывающимся голосом заявила я, — то прошу тебя, не говори мне.

— Это не плохо и не хорошо, — быстро ответила она, — просто я хочу кое-что сообщить тебе, вот и все… я уже говорила, кто такой Астарита…

— Не желаю слышать об Астарите!

— Но выслушай, не будь ребенком. Астарита, как я тебе уже говорила, человек очень важный… Он шишка в политической полиции.

Я почувствовала себя спокойнее, в конце концов, политикой я не занималась.

— Кто бы он ни был, хоть сам министр, меня это не касается, — сказала я.

— Ох, какая ты… — фыркнула Джизелла, — не перебивай меня, выслушай сначала… Так вот, Астарита сказал мне, что ты должна обязательно прийти к нему в министерство… он хочет поговорить с тобой… но разговор пойдет не о любви, — быстро добавила она, видя, что я собираюсь возражать, — он хочет поговорить с тобой о каком-то важном деле, которое касается лично тебя.

— Какое же дело может меня касаться?

— Это для твоего же блага… так он по крайней мере сказал мне.

Почему на этот раз после стольких отказов я согласилась принять приглашение Астариты? Сама не знаю. Я ответила совсем тихо:

— Хорошо, я схожу к нему.

Джизелла была немного обескуражена моей покорностью. Тут только она заметила, как я бледна и напугана.

— Да что с тобой? — спросила она. — Ты боишься, что он из полиции? Но он на тебя совсем не сердится… Он ведь не собирается арестовывать тебя, чего ты испугалась?

Я встала, хотя чувствовала, что еле держусь на ногах.

— Хорошо, — повторила я, — я к нему схожу… в каком он министерстве?

— В министерстве внутренних дел… это напротив кинотеатра «Суперчинема». Но послушай…

— А в какое время?

— Он будет тебя ждать с утра… но послушай-ка…

— До свидания.

В ту ночь я почти не спала. Я не понимала, чего может добиваться от меня Астарита, кроме любви, но какое-то странное предчувствие говорило мне, что ничего хорошего ждать не приходится. Достаточно того, что он позвал меня к себе на службу, значит, дело так или иначе связано с полицией. Как все бедные люди, я знала, что, когда в дело вмешивается полиция, хорошо это кончиться не может. Я еще раз обдумала все свои поступки и пришла к выводу, что Астарита снова собирается шантажировать меня, воспользовавшись какими-то сведениями о Джино. Мне была неизвестна его жизнь, но кто знает, может, он политически неблагонадежен. Сама я никогда не занималась политикой, но все же не была полной невеждой и понимала, что существует немало людей, которые выступают против фашистского правительства, и именно такие, как Астарита, приставлены вести слежку за этими врагами правительства. Моя фантазия рисовала в ярких красках картину нашей встречи с Астаритой, который, наверно, заставит меня выбирать: либо я снова уступлю ему, либо Джино посадят за решетку. Беда была в том, что я ни за что не хотела уступать Астарите, но, с другой стороны, боялась, что Джино арестуют. Думая обо всем этом, я теперь не только не испытывала сострадания к Астарите, а даже ненавидела его. Он казался мне трусливым и низким человеком, не только недостойным жить на свете, но заслуживающим самой жестокой смерти. И должна признаться, что в ту ночь среди множества разных планов мне даже приходило в голову убить Астариту. Но скорее всего, это был просто болезненный ночной кошмар. Я никогда не смогла бы осуществить своего намерения, хотя бы из-за того, что у меня не хватило бы на то твердости и решимости. Кошмар этот не покидал меня до самого утра. Я уже представляла себе, как кладу в сумочку остро наточенный складной нож, которым мама чистит картошку, вхожу к Астарите с притворно робким видом, а потом изо всех сил недрогнувшей рукой наношу ему удар ножом в затылок, между ухом и узкой полоской белого крахмального воротничка. Я воображала, как спокойно выхожу из его комнаты, а потом убегаю и скрываюсь у Джизеллы или еще у какого-нибудь надежного человека. Однако, представляя себе все эти кровавые сцены, я в то же самое время знала, что никогда не смогу поступить подобным образом: я боюсь крови, боюсь причинить боль другому человеку, и по характеру своему я скорее склонна терпеть любое насилие над собой, чем прибегать к нему.

К утру я заснула, но спала мало, и, когда рассвело, я встала и отправилась, как обычно, на свидание с Джино. Как только мы очутились на нашем шоссе, я после короткого разговора спросила его:

— Скажи мне, ты никогда не занимался политикой?

— Политикой? Что ты имеешь в виду?

— Не замышлял ли ты что-нибудь против правительства?

Он пристально посмотрел на меня и спросил:

— Скажи, ты что, считаешь меня кретином?

— Нет, но…

— Нет, прежде всего ответь мне: похож я на кретина?