Ричард Львиное Сердце - [117]
— Горе меня одолевает, Лейчестер! — проговорила она и обратилась к привратникам: — Он еще жив? Узнает он меня? Он не спит? Не требует ли он меня со слезами?
— Мадам! Король уснул.
— Ну, так пойду молиться за него, — промолвила королева и вошла в шатер.
Чинно преклонила она колени и обеими руками подняла Распятие в уровень с лицом. Затем жалобно заговорила с Ним, понизив свой истомленный голос и словно призывая Христа оглянуться на ее страдания:
— О, Христос, Христос! Оглянись на меня, на дочь царя земного, жестоко распятую, как Ты Сам! Этот умирающий — мой супруг и король, который от меня, как и от Тебя, Господи, отрекся. Он собирался совсем отстранить меня, а я все-таки его люблю. Да, люблю его, Иисусе Христе, и я потрудилась ему на пользу вопреки моей чести, которую сама, как и он, ставила ни во что. Когда он был в заточении, я унижалась, чтобы только возвратить ему свободу. Когда он освободился, я все усилия употребляла для того, чтоб отстранить от него врагов, в то время как он сам отстранял меня. Я молилась за него, да и теперь молюсь, когда он, распростертый здесь, лежит, сраженный тайным ударом, и умирает, не заботясь даже спросить, жива ли я. О, Спаситель мира! Это ли еще не страданья?
Ее говор разбудил больного. Он открыл глаза и пристально посмотрел вокруг себя. Он знаком показал Мило, чтобы тот наклонился. Старик, отпыхиваясь, подошел к нему.
— Кто тут? — шепотом спросил он. — Не…
— Нет, нет, дорогой государь мой! Это — королева.
— Ах, она бедная, несчастная! — со вздохом проговорил он. — Поверни меня, Мило!
Аббат повиновался; но это вызвало струю крови из уст короля. Ее остановили и привели его в чувство с помощью водки.
Королева была страшно потрясена при виде его изможденного лица. Она, несомненно, любила его. Но ей нечего было сказать. Несколько времени их глаза смотрели друг в друга. Ее глаза были отуманены слезами; его глаза, страшно пытливые, страшно смышленые, лихорадочно сверкали. Он читал у нее в душе.
— Мадам! — сказал он ей так, что она едва могла расслышать. — Я поступил с вами дурно, но еще хуже — с другими. Я не могу умереть спокойно без вашего прощения. Но сам просить у вас прощенья не стану: ведь, живи я еще целые годы, я поступил бы снова так же точно.
Королева задрожала от слез обиды.
— О, Ричард! Ричард! — застонала она. — Как я страдаю! Ведь мое сердце принадлежит вам, оно всегда принадлежало вам. Но что я получила от вас? Ничего! О, Боже! Ровно ничего.
— Мадам! — произнес он. — В том моя вина, что я дал вам право кое на что. Это — моя первая и величайшая несправедливость. Отдавая вам это право, я поступил, как тать; отнимая его от вас, я снова совершал грабеж. Богу известно…
Он сомкнул глаза и больше их не открывал. Королева еще и еще взывала настойчиво:
— О, Ричард! Ричард!
Но король не отозвался: он, по-видимому, погрузился в глубокий сон.
Королева дрожала, тяжело дышала, молилась, склоняясь перед своим распятым Христом. Так прошла ночь.
Последней пришла Жанна в своей белой одежде. Она явилась на заре, и румянец зари пылал у нее на щеках. Она спешила легкой поступью по росистой траве; губы ее были раскрыты, волосы распущены.
Она вошла, до того возбужденная горем, что никакие привратники, .никакие королевы, ни даже сонмы королев не могли бы ее остановить. Ростом она была велика, как любой из присутствующих мужчин. Она прошла мимо часовых у входа, ни о чем не спрося, не проронив ни слова, и легкой, решительной походкой приблизилась к смертному одру. Там она остановилась, вся сияя и ширясь от внутреннего возбуждения: не оглядываясь на прошлое, на протекшую жизнь, она видела перед собой только славу смерти.
Королева знала, что Жанна здесь, но продолжала читать свои молитвы или, по крайней мере, делала вид, что читает.
Вдруг, неожиданно, Жанна опустилась на колени и, вытянув руки, обвила ими Ричарда и поцеловала его в щеку, потом подняла глаза и отчаянным, но победоносным взглядом смотрела на всех, уверенная, что никто не посмеет оспаривать ее права.
Никто и не думал об этом. Беранжера продолжала молиться. Жанна задыхалась от волнения.
Наконец, у нее вырвались резкие слова:
— Неужели ты, Беранжера, можешь оспаривать мое право целовать мертвеца, любить его и с восторгом говорить о нем? Как ты думаешь, которая из нас, трех женщин, может отдать наилучший отчет об этом любимом человеке, — ты, Элоиза или я? Элоиза явилась и заговорила о старых грехах. Явилась ты и начала плакаться о потах. Что же мне остается делать здесь, раз я пришла? Уж не говорить ли о грехах будущих? А ты, мой дорогой рыцарь! — воскликнула она, прикасаясь рукой к его голове. — Увы! Здесь неуместно говорить о твоих великих прегрешениях; но, мне кажется, ты оставишь людям и искорку огня…
Туг Жанна взглянула на Беранжеру, и складка старого горделивого недовольства подернула ей губы, а ее зеленые глаза сверкнули. Беранжера ни слова не сказала.
— Видишь ли, Беранжера, — продолжала Жанна. — Я говорю, как мать его сына, Фулька Анжуйского. Пусть мой сын Фульк лучше грешит, как грешили его предки, как грешил его отец, чем чахнуть, ища спасения в монастыре и посрамлять человека в нашем Спасителе за его выбор! Пусть лучше течет в нем дурная, но великая кровь, чем такая жидкая, как у тебя! Чего же тут бояться, девушка? Уж не меча ли? Вот уж восемь лет, как в мое сердце вонзен острый нож, но я не подаю ни звука. Пусть же и сын пронзит то сердце, которое пронзил отец! Я не из тех влюбленных, которые говорят своему возлюбленному: «Погладь меня по сердцу, милый!» Я из тех, которые говорят: «Если тебе угодно, мой король, пронзи мне сердце, дай пролить за тебя кровь мою!» Да, я проливала за него кровь и спять пролью, сладчайший мой Господь Иисус!
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.