Ричард Львиное Сердце - [108]

— Странные речи ведешь ты со мной, женщина.

— Я и сама-то стала странная! — промолвила Жанна. — Прежде была я девушкой, которая принесла в жертву свою честь, потому что любила. Теперь я — в большей чести, потому что не люблю.

— Не любишь своего мужа?

— Ну, как же я могу любить своего супруга, если люблю твоего? Но своего супруга я почитаю и охраняю его честь: он добр ко мне.

— И ты смеешь говорить мне прямо, что любишь короля? А!.. Ты опять была с ним! Жанна пытливо взглянула на нее.

— Я его не видала и никогда больше не увижу, покуда он жив. Но ты и я, мы должны спасти его во что бы то ни стало!

Увидя, как благородно стояла перед ней, хорошенькой женщиной-игрушкой, эта непреклонная статная женщина, Беранжера подошла к ней подластиться, протягивая руки, чтоб погладить ее по лицу.

— Жанна, сестрица! — молвила она. — Пусть мне на долю выпадет спасти Ричарда! Право же, я люблю его. Ты уже и без того так много сделала для него, и для тебя он уж не должен существовать. Позволь мне это сделать, Жанна, позволь!

Она гладила ее по лицу и ластилась к ней. Высокая монахиня улыбнулась.

— Неужели я должна все и всегда отдавать, и моя сокровищница не должна иссякать? Ну, хорошо, хорошо! Я доверяюсь тебе. Нет, погоди, не целуй меня! Я еще не кончила. Поезжай к королеве-матери, поезжай к своему брату-королю. Не езди только ни к королю французскому, ни к графу Джону: он жесточе гиены и трусливее ее. Иди к аббату Мило, к государю Беарнцу, к де Бару, к Меркаде. Подыми на ноги всю Англию, продай свои сокровища, корону. О, Царь Царей! Наконец, продай свои собственные прелести! Королева-мать — женщина суровая, но она поможет тебе. Сделай все это в точности — и я оставлю жизнь короля Ричарда в руках твоих. Могу ли я на тебя положиться?

Девушка пристально посмотрела на нее и нежно коснулась ее подбородка.

— Поцелуй меня, Жанна!

— Да, да, теперь я поцелую Студеное Сердце: оно оттаяло!

Вернувшись в Бордо, Жанна застала там Коджу и поджидавший ее корабль, на котором она и отплыла в Тортозу. А Беранжера, королева Англии, в это время уже начала исполнять свою роль — роль королевы.

Глава XIV КАК ВЫПУСТИЛИ ЛЕОПАРДА

Как яростный порыв ветра, пронеслась в голове Ричарда жгучая мечта о Жанне, образ которой мелькнул всего футов на шестьдесят под ним, но далеко как никогда. Она разогнала в темнице сонм диких гостей. Перед узником восстали вкрадчивые образы того, что могло бы быть и чего никогда не будет. Они поддерживали с двух сторон трепетные плечи нежной девы, подарившей его первыми восторгами любви — его Жанны, богатырки в тонком одеянии с распущенными золотистыми волосами, словно распускающийся цветок. Лицо ее пылает. Она еще так молода, такой свежей юностью веет от ее гибкого высокого стана, что ее только бы целовать, целовать. О, Боже! Что это за прелесть! Но вот пахнуло запахом сырого жнива, свежим соленым воздухом Нормандии, мелькнули бледное золото осенней зелени, молочное небо, мягкий блеск октябрьского солнца. Вот он опять останавливается, поднимает ее к себе на седло и угрюмо скачет вдвоем с Жанной.

И видит он опять Темную Башню; и воскресают в нем любовь и наслаждения, в которых утопали они там. А там невеста в храме повертывает свою горделивую и робкую головку; и она у него в объятиях, жмется к нему в бешеной скачке. И невеста в высокой башне, и венчаная графиня, и льнущая к нему верная подруга. И вдруг… О, невозможно! Она погибла для него. Непостижимо оторвана от него она, эта вечная его любовница и невеста!..

Пожалейте, если можете, эту одинокую душу, этого короля в оковах, этого пылкого анжуйца, сына Генриха, сына Джеффри, сына Фулька; пожалейте этого Да и Нет! Он не посмел взглянуть на Святой Град, чтобы не соблазниться, не пожертвовать всем для его освобождения; а теперь он увидал нечаянно свою невесту — и не мог к ней прикоснуться. Ее благоуханье, священный воздух, в котором движется любимая женщина, нахлынули на него волнами. Ведь они его, вопреки всем законам ада и неба, — и не его! Чувствовать такую близость и новую утрату; видеть, страстно желать и не схватить — это перевернуло все его мозги: с этой минуты то была погибшая душа!

В лихорадочном возбуждении, с неподвижным взглядом, он шагал взад и вперед по своей тюрьме; зубы его сверкали; он метался то отчаянными прыжками, то легкими кошачьими шагами.

У него не было ни одной мысли, кроме полного отчаяния, никакой надежды, кроме диких порывов хищного зверя. В четыре шага он мерял свою комнату, потом поворачивался и глубоко вздыхал, взмахивая головой у стены, и опять, и опять повертывался и вздыхал или же раскачивал свою кровать, В голове ни мысли, ни надежды, ни соображений! Он знал только одно — твердил свое Да, когда Богу угодно было говорить Нет.

Много раз стоял он так, безумно, роковой враг самому себе. Непоколебимо было и его Да, ибо никто с ним не соглашался, и его Нет, ибо никто ему не повиновался. А когда холопы преклоняли перед ним колени, это возмущало его против собственных решений.

— Эти глупцы принимают мои повеления, стало быть, и повеления эти глупы! — таков был его вывод.

Так, когда судьба, когда сам Бог подписывался под его Le Roy Ie veuli, on сам восставал против себя и против своих законов и подвергал опасности спасение души своей, чтоб только уничтожить и то и другое.