Риббентроп. Дипломат от фюрера - [147]

.

Поездка в Рим стала подготовкой очередного «Зальцбургского сезона» в апреле. Муссолини приехал первым. Оба диктатора выглядели плохо и не могли скрыть друг от друга, что события развиваются совсем не так, как им казалось год назад. Сталинград, Эль-Аламейн и Алжир еще не означали поражения «оси», но сделали ее победу невозможной, причем положение Италии стало особенно тяжелым. 27 января в Касабланке Рузвельт и Черчилль заявили, что закончат войну только безоговорочной капитуляцией противника. Сопротивление Германии на фронте и в тылу ожесточилось, но режим Муссолини дал трещину, залатать которую не могли никакие перестановки. Партнером Риббентропа теперь был не циничный баловень судьбы Чиано, а сдержанный и серьезный профессионал Бастианини. Вместе с Амброзио он подготовил программу, которая предусматривала мобилизацию стран Европы на сторону «оси», с предоставлением им формального равенства, сепаратный мир с СССР с помощью Балканских стран и нейтралов и концентрацию военных усилий в Средиземноморье.

Гитлер категорически отверг предложения — ни мира на Востоке, ни уступок в Европе. Риббентроп выступал в роли «граммофона», повторяя, что «несмотря на некоторые неудачи, неизбежные на войне, сделан хороший шаг… в уничтожении большевизма»: «Германия снова возьмется за большевиков и разгромит их. Она намерена не вторгаться в необъятные русские просторы, но уничтожить большевистские армии. Если русских все время атаковать, их положение будет становиться все хуже». На настоятельные предложения дуче о мире с Москвой немцы ответили почти отрицательно. Почти — потому что не отвергали его в принципе, но принимали при условии нанесения противнику тяжелого поражения, когда Сталину придется согласиться на предъявленные условия: «Русский вопрос может иметь прежде всего военное, а не политическое решение. Политическое урегулирование может быть следствием военного решения. Но только тогда, когда станет абсолютно ясно, что со стороны России нас не ждет военная опасность… Германия не может подпустить русских близко к своим границам… Кроме того, ей нужна Украина. Да и Сталин не готов заключить мир»^{16}.

Венгры и румыны были уличены в попытках переговоров с противником, поэтому разговор с Хорти и Антонеску получился строгим. Те пообещали отправить своих министров иностранных дел в отставку, но не торопились исполнять обещания. Фюрер потребовал от сателлитов принять меры против евреев, в которых видел средоточие зла: ввести дискриминационные законы по образцу германских и начать подготовку массовых депортаций. Риббентроп поддакивал, что впоследствии станет одним из главных обвинений против него. Хорти ответил, что в юдофобской Венгрии достаточно имеющихся законов. Болгарский царь Борис высказался против депортаций, заявив, что сам разберется со своими евреями^{17}.

Череду визитеров замыкал Лаваль, который 18 апреля 1942 года был по настоянию немцев назначен главой правительства, однако был провозглашен преемником Петена как главы государства лишь после гибели Дарлана в конце ноября 1942 года. Дарлан и Вейган подготовили условия для высадки американцев в Алжире, но адмирал был вскоре убит при загадочных обстоятельствах, а генерал арестован немцами и вывезен в рейх. Вермахт оккупировал так называемую свободную зону, лишив режим остатков самостоятельности. В этих условиях Лаваль еще пытался проводить какую-то политику. «Вы хотите выиграть войну, чтобы создать Европу. Создайте Европу, чтобы выиграть войну», — заявил он Гитлеру еще 10 ноября^{18}. Теперь он поднял вопрос о декларации относительно будущего Франции и «новой Европы» в целом, но не услышал ничего утешительного.

Еще 21 марта 1943 года Риббентроп представил фюреру записку о том, что «как только нам удастся добиться значительного военного успеха, необходимо провозгласить Европейскую конфедерацию государств в очень конкретной форме»: «Для начала принимаются во внимание государства: Германия, Италия, Франция, Дания, Норвегия, Финляндия, Словакия, Венгрия, Румыния, Болгария, Хорватия, Сербия, Греция и Испания (?). К ним, если фюрер вознамерится создать независимые государства в оккупированных нами частях Европы, добавятся также и они. […]

Создание европейской конфедерации государств имело бы для нас следующие политические преимущества:

1) Наши друзья и союзники перестанут тревожиться о том, что сразу по заключении мира над всеми ними будет поставлен немецкий гаулейтер.

2) Нейтральные государства перестанут бояться того, что Германия аннексирует их в конце войны.

3) Италия перестанет бояться того, что будет приперта к стене могучей Германией.

4) Если фюрер захочет на определенных оккупированных территориях создать еще ряд более или менее независимых государств, которые, однако, останутся полностью в нашей сфере влияния, то это послужило бы сильному успокоению и напряжению сил для нашей войны в этих странах»^{19}.

Гитлер скептически относился к подобным идеям и неохотно соглашался на создание «инородческих» вооруженных формирований, особенно из числа бывших противников — бельгийцев, голландцев, французов и русских. По мере общего ухудшения ситуации его настроения становились экстремистскими и антиевропейскими, поэтому все проекты такого рода оказались обречены. «Национальная динамика этих государств была слишком сильна и чересчур ограничена традициями, а их вера в германскую победу с самого начала — слишком мала, — признал Риббентроп после войны. — …Сама мысль, что эти страны дали бы решающим образом использовать себя для победы Германии, вне всякого сомнения, совершенно ложна. Напротив, мы убедились в том, насколько трудно побудить друзей и союзников пойти на по-настоящему серьезные военные усилия»