Риббентроп. Дипломат от фюрера - [142]

.

Двадцать восьмого июля между Риббентропом и Гитлером произошла серьезная ссора. «Внешний повод для нашего конфликта был сначала совсем незначителен. В связи с представлением к награждению военными знаками отличия ряда сотрудников министерства иностранных дел, которые заслужили их, рискуя собственной жизнью, я просил права направить их наградные листы фельдмаршалу Кейтелю. Итак, речь снова шла о вопросе компетенции, на сей раз весьма второстепенном. Но обсуждение его становилось все более возбужденным с обеих сторон и вскоре распространилось и на другие проблемы; под конец оно затронуло наши противоположные взгляды по еврейскому вопросу, а также и прочим вопросам мировоззрения. Это переполнило чашу моего терпения: я в возбуждении потребовал своей отставки и получил на нее согласие. Адольф Гитлер пришел при этом в такое сильное возбуждение, в каком я его еще никогда не видел. Когда я вознамерился выйти из кабинета, он в резких выражениях бросил мне упрек, что, постоянно противореча ему, я совершаю преступление, ибо этим подрываю его здоровье. Он выкрикнул это тяжкое обвинение с таким ожесточением, что оно глубоко потрясло меня и заставило в тот момент опасаться, как бы с ним не случилось какого-нибудь припадка. Я стал искать слова, которые могли бы его успокоить. Фюрер попросил меня больше никогда не требовать моей отставки, и я дал ему честное слово, что во время войны этого требования не повторю. […] Мне никогда не забыть этой сцены, и я сказал тогда своим сотрудникам, что подам в отставку в тот самый день, когда будет заключен мир. […] Однако никаких конспиративных действий я против Адольфа Гитлера никогда не предпринимал и в деловых вопросах был всегда с ним лоялен, оставшись верным ему лично до конца»^{60}.

Находившийся в то время при рейхсминистре в качестве шеф-адъютанта, будущий статс-секретарь МИДа барон Густав Штеенграхт фон Мойланд утверждал, что случившееся было «кульминацией длительной оппозиции войне с Россией со стороны Риббентропа», который попал в немилость и какое-то время общался с диктатором только через Хевеля^{61}. Это продолжалось даже во время августовского визита Муссолини на Восточный фронт, где было много помпы, но мало деловых разговоров — дуче восприняли как туриста, пусть и очень важного.

Единственной заметной акцией Риббентропа в течение 2-й половины 1941 года стали продление 25 ноября Антикоминтерновского пакта и присоединение к нему стран-сателлитов. По словам Вайцзеккера, «среди гостей Бардоши (Венгрия) был самым суровым, Антонеску (Румыния) самым многословным, Тука (Словакия) самым воодушевленным, Лоркович (Югославия[84]) самым усердным, Попов (Болгария) самым рассудительным, Скавениус (Дания) самым находчивым, Виттинг (Финляндия) самым честным, Чиано (Италия) самым невозмутимым и Серрано Суньер самым темпераментным». Японию и Маньчжоу-Го представляли послы. Дни были заполнены официальными встречами, на которых рейхсминистр в полной мере оправдал репутацию «граммофона» и «первого попугая рейха», повторяя каждому из гостей один и тот же набор клише^{62}. Турция и Португалия на авансы Берлина не поддались. Неблагонадежные режимы Петена и генерала Милана Недича (Сербия) приглашения не получили.

На следующий день Риббентроп произнес программную речь о европейской солидарности против плутократии, еврейства и большевизма, с предельной резкостью высказавшись о позиции США. На мысль об этом его натолкнула «Атлантическая хартия» Черчилля и Рузвельта от 12 августа, о которой он немедленно сообщил фюреру и посоветовал дать ответ. 25 октября эта тема оказалась среди главных на переговорах с Чиано в «Вольфсшанце» (Муссолини хотел прилететь, но заболел). Гитлер отметил, что в ходе общей борьбы против Азии (то есть СССР) она впервые чувствуется по-настоящему, и особо выделил будущую роль Италии, о чем обрадованный гость поспешил сообщить в Рим. После официальной части рейхсминистр пригласил Чиано на охоту, уверенно заявив, что в 1943 году они будут стрелять уток уже в мирных условиях. В дневнике визитер не удержался от обычных колкостей: «Для такого человека, как Риббентроп, который с 1939 года обещает победу в течение пятнадцати дней, это — приличный скачок»^{63}.

Конец года был отмечен событием глобального масштаба — нападением Японии на американский флот в Перл-Харборе 7 декабря[85]. К этому времени отношения союзников по «оси» осложнились и на Востоке. Несмотря на непрекращавшийся нажим Берлина и перспективу раздела трофеев скорой, как казалось, победы, Япония не напала ни на Советский Союз^{64}, ни на Англию, а, напротив, продолжала переговоры с США. Мацуока, только что подписавший пакт с Молотовым, после нападения Германии на СССР внезапно стал требовать немедленного вступления Японии в войну на стороне Третьего рейха, но оказался в полной изоляции и был отправлен в отставку при реформировании кабинета в середине июля. Усилия премьера Коноэ и нового главы МИДа Тоёда Тэйдзиро были брошены на поиски компромисса с Вашингтоном, но Рузвельт и Хэлл, не прерывая переговоров, отвергали японские предложения и продолжали выдвигать невозможные условия. Риббентроп получал информацию лишь эпизодически, поскольку переговоры велись в глубокой тайне и с привлечением неофициальных лиц; японским послам сообщались лишь самые общие сведения, на что Осима