Риббентроп. Дипломат от фюрера - [140]
Фотография рукопожатия с Гитлером воспринимается как «каинова печать», как доказательство вины, будь то Чемберлен, Молотов, Петен или Бос. Несмотря на это, нетаджи и сегодня остается национальным героем Индии — более популярным и признанным после смерти, нежели при жизни.
Однако никакие восточные мотивы не могли предотвратить приведение плана «Барбаросса» в исполнение. 22 июня, ровно через 129 лет после Наполеона (аналогиям нет конца!), вермахт пересек западную границу СССР. На 4 часа утра рейхсминистр назначил встречу советскому послу, который с полудня 21 июня непрерывно звонил в МИД и просился на прием по неотложному делу, но ему отвечали, что ни министра, ни статс-секретаря нет в городе.
«Я никогда не видел Риббентропа таким взволнованным, как за пять минут до прихода Деканозова. Он ходил взад и вперед по комнате, как зверь в клетке. „Фюрер абсолютно прав, нападая на Россию сейчас“, — говорил он скорее себе самому, нежели мне; он твердил это снова и снова, как будто желая уверить себя в чем-то. „Русские непременно сами нападут на нас, если мы не сделаем этого сейчас“. Он продолжал шагать по просторному кабинету в состоянии сильного возбуждения, с блестящими глазами, и повторял эти слова»>{49}.
Деканозов явился вовремя, протянул министру руку и начал излагать накопившиеся рутинные дела, но хозяин, сделав напряженное лицо, оборвал его: «Враждебное отношение советского правительства к Германии и серьезная угроза, которую Германия видит в концентрации русских [войск. — В. М.] на восточной границе Германии, заставили рейх принять военные контрмеры. […] [Риббентроп. — В. М.] добавил, что он очень сожалеет о таком развитии германско-советских отношений, поскольку он, в частности, очень старался способствовать установлению лучших отношений между двумя странами. К несчастью, однако, обнаружилось, что идеологические противоречия между двумя странами стали сильнее здравого смысла». Тираду подкрепил меморандум, текст которого был одновременно сообщен Шуленбургу для передачи Молотову>{50}.
Далее, по воспоминаниям В. М. Бережкова[83], переводчика Деканозова, произошло следующее: «Рейхсминистр перед объявлением об этом гибельном для нацистского рейха шаге выпил, видимо, для храбрости… Лицо его пошло красными пятнами, руки дрожали. Выслушав заявление Риббентропа о том, что два часа назад германские войска пересекли советскую границу, посол резко поднялся и сказал, что германские руководители совершают преступную агрессию, за которую будут жестоко наказаны. Повернувшись спиной и не прощаясь, Деканозов направился к выходу. Я последовал за ним. И тут произошло неожиданное: Риббентроп поспешил за нами, стал шепотом уверять, будто лично был против решения фюрера о войне с Россией, даже отговаривал Гитлера от этого безумия, но тот не хотел слушать. „Передайте в Москве, что я был против нападения“, — донеслись до меня последние слова Риббентропа, когда, миновав коридор, я уже спускался вслед за послом с лестницы».
Трудно вообразить более странное поведение министра иностранных дел страны, только что совершившей внезапное для противника, тщательно подготовленное нападение, гарантировавшее, казалось бы, скорый и бесспорный успех. Трудно представить и тем более объяснить, если исходить из обычных идеологем, как это сделал Бережков: «Почему он так нервничал, этот фашистский головорез, который так же, как и другие гитлеровские заправилы, был яростным врагом коммунизма и относился к нашей стране и к советским людям с патологической ненавистью… Конечно, он лгал, уверяя, будто отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Но все же что означали его последние слова? Тогда у нас не могло быть ответа. А теперь, вспоминая обо всем этом, начинаешь думать, что у Риббентропа в тот роковой момент… возможно, шевельнулось какое-то мрачное предчувствие»>{51}.
Не верить Бережкову оснований нет (хотя другой свидетель — Роланд фон цур Мюлен — отрицал это, см.: Риббентроп Р. фон. Указ. соч. С. 256), равно как и нет оснований принимать его объяснение. Риббентроп сколько мог сопротивлялся войне, которую считал крахом «евразийского блока» и всей своей политики в целом. Поэтому и совершил столь странный и для этого случая, и для своего ранга поступок.
На весь мир Гитлер заявил, что «занял единственную позицию, которую мог занять как ответственный лидер Германской империи, но так же как и представитель европейской культуры и цивилизации, ощущающий свою ответственность» — «решил сегодня передать судьбу и будущее Германской империи и нашего народа в руки наших солдат». В подробном послании к Муссолини от 21 июня, явно написанном «для истории», есть и более примечательные откровения: «Я чувствую себя внутренне снова свободным, после того как пришел к этому решению. Сотрудничество с Советским Союзом при всем искреннем стремлении добиться окончательной разрядки часто тяготило меня. Ибо это казалось мне разрывом со всем моим прошлым, моим мировоззрением и моими прежними обязательствами. Я счастлив, что освободился от этого морального бремени»>{52}. Однако 27 июня он же сказал Риббентропу, что чувствует себя как всадник, который мчится по тонкому льду замерзшего озера, замирает от ужаса, но понимает, что останавливаться нельзя — иначе провалится
