Резиновое солнышко, пластмассовые тучки - [29]

— Кузя, надо же. У меня есть один Кузя знакомый.

— Да? — спросил Веточкин без интереса. Он присел у шкафа и начал собирать модельки автомобилей на черную пластмассовую подставку.

— Угу, — сказал Горик. — Мудак он, кстати, редкий. Достает меня все время. Я с ним думаю на днях разобраться. Может даже завтра.

— Дашь пизды? — рассеяно спросил Веточкин.

— Я бы с радостью. Только он сильнее. Ты б его видел: под два метра ростом, морда тупая… Нет, я думаю его припугнуть. Взять на понт. Делается просто: берется кирпич, подходится к нему на перемене и швыряется в голову…

— В голову? — заинтересовался Веточкин.

— Обязательно в голову. Тут смысл не в том, чтоб его убить. За это и сесть можно…

— Не сядешь, — перебил Веточкин, — ты ж малолетка.

— Ну и что. В колонию могут отправить, в детскую. А знаешь как там, в колониях? Мне один пацан рассказывал… Смысл в том, чтоб он зассал. Подумал, что я псих и больше меня не трогал. Поэтому надо или промахнуться, или швырнуть кирпич так, чтоб его только чуть-чуть зацепило.

— А где ты кирпич возьмешь? — спросил Веточкин.

— Мало ли где. У нас в школе, например. Там ремонт, под лестницей на первом этаже, тех кирпичей навалом.

Веточкин сложил все модельки, запихнул их в шкаф и спросил:

— Я тебе показывал свою коллекцию сигаретных пачек?

— Давай.

— А ты на уроке подойди, — сказал вдруг Веточкин, доставая картонную коробку с коллекцией.

— Что? — не понял Горик.

— Ну, ты говоришь, возьмешь кирпичей, подойдешь на перемене и бросишь. А ты лучше зайди к нему в класс на уроке. Без стука. С кирпичом. И брось. При всех. Тогда тебя точно психом посчитают. И этот твой знакомый, и остальные. Могут даже на дурку забрать.

— Ну и пусть забирают. Мне все похуй.

— Ты там просто не был. А мне Майор Милиции как-то рассказывал. Говорит: привезли, привязали к кровати и обширяли сульфазином там, галаперидолом. И вот ты лежишь, говорит, и тебе хуево-хуево, так хуево, что выпрыгнул бы с окошка, если б встать мог. Лежишь, говорит, то слюну пустишь, то обосрешься, то соплю проглотишь… А под потолком розовые слоники летают…

— Сам ты розовый слоник. — Сказал Горик. Потом испугался и спросил. — Что, в натуре могут на дурку забрать?

Веточкин подумал.

— Да нет, наверно, — сказал он. — Родителей в школу вызовут, конечно, а на дурку… нет…

— Родителей как раз не вызовут. Они моих родителей знают. Может, из школы выгонят?

— Из третьей-то? — хмыкнул Веточкин. — Не, чувак, из вашей школы не выгоняют. Это все знают. Можно выгнать в третью школу, но чтоб кого-то выгнали из третьей… Это надо директора зарезать… И все равно не выгонят, а только на второй год оставят.

— И то правда, — согласился Горик, вспомнив Юру Несмешного.

Минут пять они рассматривали коллекцию сигаретных пачек. Веточкин эмоционально комментировал каждую пачку, а Горик делал вид, что ему интересно. Он вспомнил про дядю Себастьяна, и ему вновь стало паршиво.

— Слушай, — сказал наконец Горик, — я ведь не за этим пришел. Я спросить хотел. У тебя бабки есть?

— Зачем?

— За тем же.

Веточкин задумчиво опустил взгляд. Потом присел, открыл дверку шкафа и нырнул внутрь, так, что из-за дверки торчала лишь тощая задница в блестящих от грязи спортивных да лапчатые пятки в дырявых носках. Он долго рылся в шкафу, гремел всеми его внутренностями, что-то куда-то перекладывал. Наконец, он вынырнул и протянул Горику большой еще не начатый тюбик «Момента».

— Ух ты! — восхитился Горик, пробуя тюбик на вес. Все шло, как надо. — На Горку пойдем? — спросил он у Веточкина.

— Да. На Горку. Сам пойдешь.

Горик вытаращил глаза.

— А ты?

— Я — нет. Завязал.

— Как завязал?

— Узлом. Подожди, я тебе пару кулечков найду.

Веточкин вновь полез в шкаф. Он вертелся в нем, шумно зарываясь в грохочущие внутренности, как железное сверло зарывается в каменную почву.

Горик не знал, что и думать. Веточкин — и завязал. Это было на него не похоже.

— Я по телеку программу посмотрел, — гулко объяснил он из шкафа. — Про детей-токсикоманов. Ну вроде как про нас. Они за два года этого дела полными дебилами станут. Одного показывали — такой плуг, можно землю пахать. Семь на восемь умножить не может. А я уже полгода этой гадостью дышу. Конечно, не целыми днями, как эти, но все равно. Даже что-то такое замечать уже начинаю. Подтормаживаю временами. Такие дела, чувак.

— Да-а… — протянул Горик. — А почему сейчас?

— Чем раньше, тем лучше, — он вылез из шкафа с разноцветными кулечками. — Мне еще мозги нужны просто… Без мозгов ты никто. Упадешь в говно и никто тебя не подымет, если сам не встанешь. Те, кто с тобой в говне, будут радоваться, что они не одни такие, а другие, те, что наверху, будут радоваться, что это ты в говне, а не они. И всем, получается, выгодно, чтобы ты был в говне, только тебе не выгодно. Хорошо, вообще, что ты пришел. Если бы не ты, я бы не удержался и таки сдышал этот тюбик.

Горик задумался. Тюбик приятно холодил ладонь, а ему сегодня было очень хреново.

— А когда я упаду в говно, — медленно сказал Горик, — ты тоже будешь радоваться?

— Конечно. Как и все.

— Ну и хрен с тобой, — сказал он злобно. — Мы все в говне, если ты еще не понял. Ты в таком же говне, как и я.