Резиновое солнышко, пластмассовые тучки - [26]

Катя встала напротив Горика и взялась за поручень. Грудь слегка шевелилась на уровне Горикового лица; он печально смотрел в оттопыривающие майку соски, как в глаза собеседника. Сейчас начнется, тоскливо подумал Горик.

— Хорошо, что я тебя встретила, — защебетала Катя, усиленно жестикулируя. — Город маленький, да, всегда кого-то встретишь! А ты гуляешь, да? Завтра контрольная по химии — ты знаешь? Ой, ты не поверишь! Я же с Артурчиком поссорилась, помнишь Артурчика? Беленький такой. Он еще с Маховской из восьмого бэ гулял, да? Ах, ну да, он же в восьмом бэ и учится! Представляешь, два дня гуляем, еще не спали, а уже поссорились! Приревновал, представляешь? Я же раньше с Толиком встречалась, а тут, представляешь, идем мы по парку…

— Катя, — перебил Горик, теряя терпение. — Я тебя хочу. Бросай этих козлов и иди ко мне. У нас будет незабываемый секс.

Катя заливисто расхохоталась. Некоторые пассажиры глазели на них с хамским любопытством.

Грудь подпрыгивала в десяти сантиметрах от Горикового лица. Ему захотелось выть.

— Ты моя лапочка, — ласково сказала она, все еще прихохатывая. — Ой, ну насмешил. Аж слезы выступили. Дай, а тебя обниму… Ты ж страшненький, черненький, воняет от тебя, кому ты такой нужен… — она единственная умела так ласково оскорблять, что Горик никогда не обижался. — Но я тебя все равно люблю. За чувство юмора. Не волнуйся ты так, даже тебе кто-то когда-то даст. Уговоришь. Может даже и меня. Когда-то. Нас вообще легко уговорить. Уговорил же меня Рома Мельник.

— Ну, ты ж с ним не спала, — возразил Горик.

— Ну еще бы я с Мельником спала. Я уже лучше с тобой пересплю. Тьфу, тьфу, конечно… Ну так слушай дальше…

Дальше Горик не слушал. Он смотрел на Грудь, жившую своей, отдельной от Кати, жизнью, и кивал, когда Катя спрашивала: «Да?» (делала она это через каждые пять слов). Горик тоже любил Катю. Она обижала его с такой нежностью и теплотой, что он чувствовал себя даже польщенным… Горик вспомнил историю с Ромой Мельником.

* * *

Рома Мельник — редкий зануда. Он может приставать к человеку, ходить за ним и часами ныть, действуя на нервы. Когда-то Несмешной отобрал у Мельника карманные деньги — семьдесят копеек — и Мельник три дня ходил за Несмешным кругом, даже в туалет, и ныл: «отдай деньги, ну отдай, ну зачем ты их забрал…» Несмешной матерился. Несмешной разбил Мельнику нос. Несмешной угрожал утопить Мельника в писсуаре. Не помогало ничего. Мельник ходил и ныл. На четвертый день озверевший Несмешной (это нужно было видеть: Несмешной, еще и озверевший) с диким воплем раненого динозавра швырнул деньги Мельнику в лицо. Все! — орал Несмешной. — Заебал! С тех пор кое-кто стал называть Мельника Заебал. Глагол превратили в имя собственное.

И вот однажды Мельник-Заебал пристал к Кате с просьбой дать ему потрогать Грудь. Поначалу Кате было смешно. Поначалу. К концу первой недели шутка как-то приелась. К концу второй стало уже не до смеха. Действительно не до смеха. Катя даже попросила Несмешного как-то повлиять на Мельника — Несмешной редко отказывал Кате, но на этот раз бросил ее на произвол судьбы. Он был научен горьким опытом. Кончилось это тем, что Катя повела Мельника в женский туалет, надеясь, что он отстанет по пути. Но Мельник пошел. Через пару минут они оттуда вышли, и Мельник больше не ныл, а Катя держалась от него с тех пор как можно дальше. Кто знает, чего он еще захочет.

Где может быть Веточкин, если на улице тепло и три часа дня? Он может быть на Петровском вокзале, но туда далеко переться. Он может быть на одной из мусорных свалок за городом, но туда еще дальше. Он может быть в центральном переходе, в сквере на Шевченка, в подвале на Пушкина, в одном обгорелом бомжатнике на Горке, где-то на Трубах, на Тюльпанах, на Виселице, на орбитальной станции «Мир», где угодно. Горик решил искать Веточкина в центре — туда было меньше идти.

В центральном переходе было, как всегда, людно. С тех пор, как год назад этот переход прокопали перед центральным перекрестком и застроили мажорными магазинчиками и металлопластиковыми кафешками, люди сбегались сюда, как в музей. Переход блистал евростилем, который для брагомцев все еще оставался немножко роскошью. Играла сладенькая попса из динамиков под потолком, сверкали неоновые названия кафешек, на широком плоском экране у входа время от времени появлялся неестественно счастливый мэр и улыбался горожанам доброй похмельной улыбкой. На единственной свободной стене висел огромный плакат с надписью: «У вас еще есть время разместить здесь свою рекламу!» и номерами телефонов. Плакат висел там уже год, с дня открытия перехода, поэтому Горик чувствовал, что можно не спешить. Время еще есть.

Вдоль стены, возле игровых автоматов, размещалась неизбежная в таком месте шеренга бомжующих. Их было девять человек; пять из них работали здесь постоянно — они ходили под Котом, и троих Горик неплохо знал. Остальне были левыми, Кот просто не успел их прогнать. Замыкала ряд симпатичная девочка с гитарой и в радужной свободной одежде — ей, вероятно, не хватало на пиво.

Горик присел рядом с безногим Игнатычем и спросил у него, не приходил ли Веточкин. Игнатыч ответил, что нет. Он слегка покачивался на своей деревянной каталке, напоминавшей скейт, выставив напоказ свои культи, как товар на витрине, и остервенело поглядывая на бомжующих рядом мальков. Мальков звали Саша и Денис, оба были из вполне благополучных семей и втайне от родителей зарабатывали на шмаль и компьютерный клуб «Trip», размещающийся неподалеку. Пару раз они, шутки ради, уводили у Игнатыча его каталку, тихо перерезав ремни, которыми тот к ней привязывался. Было очень забавно смотреть, как безногий Игнатыч ползет, матерясь, по мокрым от дождя бетонным ступенькам перехода. В другой раз они стащили у Игнатыча деревяшки, которыми тот отталкивался при езде от асфальта и пустили инвалида по длинному покатому шоссе. Он пролетел пару километров с космической скоростью, пока у каталки не соскочило колесо. Горик удивился, увидев потом Игнатыча живым. Это было странно. Не выживают обычно после такого.