Резинки - [37]

Прежде чем исчезнуть, он еще раз видит полицейского, который делает ему одобряющий знак — подтверждая ему: он на правильном пути.

Глупо ставить регулировщика в таком месте, где не надо регулировать никаким движением. В это время дети уже разошлись по домам. Школа хотя бы тут есть?

Валлас, как и сообщил ему полицейский, сразу оказывается перед новым перекрестком. Если свернуть направо, то эта улица Бернадота явно приведет его назад, позволив тем самым через небольшой крюк выйти к Коринфской улице; но теперь, должно быть, до клиники ему не ближе, чем до почты, и кроме того, он не очень хорошо знает этот район: есть риск столкнуться нос к носу с полисменом. Эта выдумка с почтой до востребования была неудачной: если ему доставляли корреспонденцию в это отделение, то ему следовало знать его адрес, а не приблизительное местонахождение.

Что за злой рок заставляет его сегодня давать объяснения на каждом шагу своего пути? Не особенное ли расположение улиц этого города вынуждает его без конца спрашивать дорогу, с тем чтобы с каждым ответом снова и снова выходить на окольный путь? Однажды он уже бродил среди этих неожиданных разветвлений и этих тупиков, где только вернее потеряешься, если удается идти прямо. Лишь его мать беспокоилась об этом. Наконец они подошли к этому тупиковому каналу; низкие дома отражались на солнце своими старыми фасадами в зеленой воде. Наверное, это было летом, во время школьных каникул: они сделали здесь остановку (хотя и ехали, как и каждый год, на побережье, к югу), чтобы повидаться с какой-то родственницей. Ему кажется, что он помнит, что та сердилась, что было какое-то разбирательство с наследством или что-то в этом роде. Да и знал ли он что-нибудь в точности? Он даже уже не помнит, встретились ли они в конце концов с этой дамой или же уехали несолоно хлебавши (у них было всего лишь несколько часов между двумя поездами). Впрочем, верны ли эти воспоминания? Ему часто могли рассказывать об этом дне: «Помнишь, когда мы поехали…»

Нет. Конец канала, он сам его видел, и дома, которые отражались в его спокойной воде, и очень низкий мост, который перекрывал его на входе… и заброшенный каркас старого судна… Но, возможно, что это произошло в какой-нибудь другой день, в другом месте — или даже во сне.

Вот улица Иосифа-Янека и стена школьного двора, где с диких каштанов опадают листья. «Граждане, внимание». А вот и табличка, указывающая автомобилистам, что надо снизить скорость.

У входа на разводной мост рабочий в синем матросском френче и форменной фуражке машет ему рукой в знак приветствия.

Глава третья

1

Как обычно, в большом доме тихо.

На первом этаже старая глухая служанка заканчивает готовить ужин. Она в войлочных тапках, и не слышно, как она ходит взад-вперед по коридору — между кухней и столовой, где на огромном столе в незыблемом порядке она накрывает на одного человека.

Понедельник: по понедельникам ужин никогда не бывает замысловатым: овощной суп, наверное, ветчина и какое-нибудь крем-брюле неопределенного вкуса — или же рисовый десерт…

Но Даниэлю Дюпону мало дела до гастрономии.

Сидя за столом, он рассматривает свой пистолет. Не хватало только, чтобы его заклинило — столько лет им никто не пользовался. Дюпон обращается с ним осторожно; разбирает, вынимает патроны, тщательно протирает механизм, проверяет его действие; наконец вставляет обойму на место и убирает тряпку в ящик стола.

Это скрупулезный человек, который любит, чтобы всякое дело было выполнено как следует. Пуля в сердце, и все будет чисто. Если пустить ее куда следует — он долго говорил об этом с доктором Жюаром, — мгновенная смерть и минимальная потеря крови. Так старой Анне легче будет смыть пятна; для нее это самое главное. Он знает, что она его не любит.

Впрочем, его вообще мало любили. Эвелина… Но убивает он себя не из-за этого. Что его мало любили, ему все равно. Он убивает себя просто так — устал.

Дюпон делает несколько шагов по ярко-зеленому ковру, который приглушает шумы. В маленьком кабинете особенно не походишь. Со всех сторон его окружают книги: право, социальное законодательство, политэкономия…; внизу слева, с краю большой полки стоят в ряд несколько томов, которыми он сам дополнил серию. Чепуха. Было все-таки две-три идеи. Кто их понял? Им же хуже.

Он останавливается перед письменным столом и бросает взгляд на письма, которые только что написал: одно Руа-Дозе, другое Жюару… кому еще? Может быть, жене? Нет; а то, которое он направляет министру, было отправлено еще вчера…

Он останавливается перед письменным столом и бросает последний взгляд на это письмо, которое он только что написал доктору Жюару. Оно ясное и убедительное; в нем есть все необходимые указания, чтобы выдать самоубийство за покушение.

Сначала Дюпон думал разыграть несчастный случай: «Разбирая старый пистолет, профессор выстрелил себе прямо в сердце». Но тогда все бы догадались.

Преступление, это не так подозрительно. И можно положиться на Жюара и Руа-Дозе, чтобы все сохранить в тайне. Клике лесоторговцев не надо будет строить понимающие физиономии, когда его имя всплывет в разговоре. Что касается доктора, то он, наверное, не удивится после их беседы на прошлой неделе; вероятно, он все понял. Во всяком случае, он не может отказать в этой услуге покойному другу. От него не требуется ничего сложного: перевезти тело в клинику и сразу по телефону предупредить Руа-Дозе; потом заявление в городскую полицию и сообщение для местных газет. Дружба с министром иногда бывает полезной: не будет ни судебного эксперта, ни какого бы то ни было расследования. И впоследствии (кто знает?) это сообщничество может оказаться полезным для врача.