Резидент галактики - [19]

Но сегодня, приехав к ней, усталый и злой после суровой чистки на заседании мэрии, Низамов убедился, что красавица нашла лазейку к его драгоценностям, ибо в ушах ее висели сережки с крохотными алмазиками, тысяч по двадцать каждый. И тогда любовник и благодетель закатил своей уборщице форменный и безобразный скандал, обругал ее и отхлестал по щекам. И сам же пожалел ее, уж больно горько она рыдала. Верно, глупенькая, всерьез решила, что имеет какие-то права на вещи, стоящие неизмеримо выше нее. Откуда ему было знать, что некто, умеющий проходить сквозь стены, для которого понятие вещь в себе» звучит буквально, бывший его экономист, полный неясных грез и надежд, с некоторых пор зачастил к Лале и там, вселившись в пушистого плюшевого мишку, в резинового мопса или в немецкую куклу-пастушку, следит за нею, затаив дыхание, не смея ни единым движением, даже взглядом выдать себя. Что именно он сделал так, что искусно замаскированный и запертый на секретный замок ларчик стал распахиваться от одного Лалиного взгляда.

Тронутый ее горючими слезами, Низамов решил привезти девушку в клуб, чтобы хоть как-то ее развлечь. И тут же понял, что допустил оплошность. Гришка Калбас, как выяснилось, был знаком с Лалой и, можно было предположить, весьма коротко. Он же и уговорил ее станцевать и сам же распорядился насчет костюма. Да и вообще стал держать себя так, будто это именно он полгода кормил, поил, одевал и содержал эту… эту… Пылая от ярости, Низамов просто не находил слов.

А Лала… Она танцевала. Ее танец перешел в новую, энергичную фазу. Мелодия ускоряется, стервенеет, набирают ритм барабаны, заливается хохотом визгливая зурна – и красавица преображается. Она превращается в распаленную фурию, сжигаемую неистовой похотью; упав на колени, она бьется в судорогах страсти. И замирает так под звучные завершающие аккорды. Из глоток патрициев вырывается вопль восхищения, переходящий в дружную овацию. На застывшую в изящной позе девушку дождем сыплются деньги. Гришка швыряет горсть николаевских червонцев. Официанты бросаются собирать урожай (но не дай бог хоть что-то утаить), а один из них приносит накидку.

Поклонившись публике, девушка сошла с эстрады и направилась за кулисы с гордо поднятой головой, принимая поздравления и комплименты. При виде смелости и независимости, с которыми она держалась, Низамов просто расстроился. Ай да уборщица! Стоит полуодетая перед такими людьми и не робеет, не глядит раболепно, не тупит глаз, а разговаривает до неприличия громким и смелым голосом. Больше всего его в ней бесила эта возмутительная самоуверенность, с которой она принимала все сыпавшиеся на нее блага, – так, словно она оказывает ему честь, живя в его роскошной квартире… Будто она милостиво разрешила ему любить себя, а не продаваться за суммы, которых хватило бы на пятерых девиц ее пошиба. Вспоминая о деньгах, Низамов скрипит зубами… Он потрясающе скуп по натуре. И один бог ведает, каких усилий стоит ему ежемесячно наступать на глотку собственной жадности и «отстегивать» от круглой суммы своих прибылей дань для тех, кто стоит над ним, от чьего милостивого неведения зависит благополучие и самого Низамова, и его друзей клубменов.

Глядя вслед девушке, клубмены с восхищением цокают языками. Ничего не скажешь, хороша ягодка, задешево такую не купишь.

– Исик-джан! – воскликнул шалопай Гришка. – Уступи девочку!

– Пошел к черту, – сквозь зубы процедил Низамов.

– Нет, ну право же! – рассмеялся Гришка, скаля гнилые зубы. – Ну погляди на себя и на нее. Где там зеркало? Обхохочешься же. Я же Лалку знаю. Ей на деньги плевать. Она хочет кайфа. Причем кайф она понимает по-своему, не то, чтобы наколоться и балдеть. Ей нужны вечерние туалеты, чтобы в них выйти в свет, чтобы на нее все таращились. А ты ее куда-нибудь вывозишь? И правильно делаешь. Глупо это в наши дни, да и куда ты ее сведешь? Вот и начнет она стрелять газами. Да уже и стреляет.

– Послушай, отвяжись, а? Отвяжись! – воскликнул Низамов.

– Странный человек, – пожал плечами Гришка. – Я ему деньги предлагаю, а он…

– Во сколько же ты ее ценишь? – с деланной небрежностью осведомился Низамов, заметив шевеление занавески.

– Ну, не будем мелочны… – Гришка на мгновение задумался. – Для начала, скажем, троячок.

Секретарь, уже изрядно подвыпивший, захихикал:

– Делайте ваши ставки, господа! Три тысячи – раз! Три тысячи…

Хлебник дернул его за полу пиджака.

– А что? – удивился тот. – Сейчас ведь аукционы в моде.

Получив чувствительный удар под ребро, он осекся и взглянул на Лалу, которая приближалась к ним с чарующей улыбкой, Она была неотразима в изысканном шифоновом платье, которое со времени первой глажки (мы описали ее в начале нашей повести) Лала особенно полюбила. Оно будто окутывало стройную девичью фигуру зыбким облачком, сквозь которое особенно манящим казалось ее молочно-белое тело.

Присев неподалеку от своего директора, Лала закинула ногу на ногу, закурила и оглядела мужчин смелым и ироничным взором.

«Ах вы, сволочи, – думала она, не спеша затягиваясь ментоловым «моритцем», – сволочи вы конопатые, погибели на вас нет»!