Ревущие сороковые - [20]

Михаил Демьянович вернулся от капитан-директора разочарованный.

— Плохо наше дело, — сказал он. — Иван Владимирович руками замахал и спрашивает: «Ты что — хочешь меня под монастырь подвести? Кто мне позволит валюту на кочегара тратить? Нам ее отпустили только на приглашенных китобоев». Я ему говорю: «Он денег не просит, готов работать за проезд». Тут старик меня и подцепил: «Во-первых, говорит, моряки по морю не ездят, а ходят на судах. Во-вторых, не могу бесплатно чужим трудом пользоваться. Сами же меня прижмете. И в-третьих, не имею права пассажиров на борт брать. Но если тебе так хочется этому чудаку помочь, то берусь переговорить с вице-председателем Норвежского союза гарпунеров. Авось они его в свою артель возьмут, тогда все можно, будет по закону оформить». В общем, решение зависит от желаний Раура Сенерсена.

— Старикан откажет, — заверил я. — Эти аристократы китобойного дела с пренебрежением к. коммунистам относятся. Мы по разговорам своего Улы Ростада знаем. Пропадет хороший парень.

— Паниковать прежде времени не резон, — возразил замполит. — И меня не стоит агитировать. Я полностью на вашей стороне и надежды не теряю. Прежде ваш Сигге сам хлопотал, а теперь за него слово замолвит капитан-директор советской флотилии. Это другое. Норвежцы задумаются: стоит ли отказывать Дроздову? Так что пока не огорчайте гостя. Ужином покормите, на ночлег оставьте… А тем временем авось все и разрешится.

Мы так и сделали. Угостили Сигге Хаугли хорошим ужином, пригласили посмотреть кинокомедию «Волга-Волга», а потом уложили спать в кубрике.

* * *

На другой день у нас появился инспектор по политработе, Семен Иосифович Стайнов. На флотилии его не любили. Он всегда ходил с загадочным видом, словно знал нечто такое, что другим недоступно. Юмора инспектор не понимал и всякую шутку встречал укоряющим взглядом: «Разве можно балагурить в такое серьезное время?» Стайнов был лишь помощником замполита Куренкова, но держался с таким видом, точно один отвечал за всю политическую работу. Говорил он с апломбом и для большей важности отрастил усы и не выпускал изо рта трубки.

Мы, пингвиновцы, представлялись ему распустившимися мальчишками, которых беспрестанно надо поучать и одергивать.

Пройдя в каюту капитана, Стайнов вызвал к себе кочегара Мазина. Тот без промедления явился и почтительно вытянулся перед инспектором. Стайнов, строго посмотрев на него, пригласил сесть и спросил:

— Почему вы проситесь на «Салют»?

— Сильно укачивает. Слабею, все нутро выворачивает.

— Ай-ай-ай! Моряком зовется, качки испугался! Не годится, товарищ Мазин, — укорил Стайнов. При этом в голосе его чувствовалась снисходительность большого начальника. — Все ведь укачиваются, но терпят, берут себя в руки и работают, не малодушничают.

— На «Салюте» меньше качает, — попробовал отбиться кочегар. — А на китобойце — прямо жизни нет, помираю. Хоть вешайся. Говорят, что в Антарктике еще хуже будет: даже те, кто терпит качку, с ног валятся. Переведите хоть на мытье танков… очень прошу.

— Неправильно рассуждаете, товарищ Мазин. Что же получится, если мы всех укачивающихся начнем переводить на флагман? Кто же на китобойцах плавать будет? — спросил инспектор и, приметив, что кочегар не находит ответа, заключил: — Видно, плохо у вас политико-воспитательная работа поставлена. Что значит: «Жизни не рад»?

— А то, что худо бывает… никакого терпежа. Вот постояли бы вы у форсунок в качку.

— Каждый на своем посту, товарищ Мазин. Всем нелегко, но одни не падают духом, по-бдлыневистски преодолевают, а другие… И вам не пристало слабину показывать, советую подтянуться. К чему упаднические настроения? Что они нам дадут? Одно уныние. Советский человек смотрит на жизнь бодро, не теряясь перед трудностями…

Стайнов поучал столь ходульными фразами, что слушать его было утомительно, а от готовой мудрости делалось муторно.

— Может, к доктору меня пошлете? — робко попросил кочегар.

— К какому доктору? Завтра все выходят в море, а вы по докторам ходить будете? — поразился Стайнов. — Что-то я не понимаю таких моряков. В труде одолевают качку, товарищ Мазин. Согласно научной точке зрения, основную роль в укачивании играет вестибулярный аппарат человека, расположенный в височной кости… Все это инспектор говорил, чтобы показать свою образованность. Он любил поучать, но редко помогал людям. Он служил «идее», нисколько не заботясь о китобоях, служил так, чтобы меньше рисковать и всегда оставаться непогрешимым.

Кочегар понял, что ему только морочат голову и что перевода на флагман не будет, поэтому, сделав страдальческое лицо, скорбно спросил:

— А если я помру?

— От этого никто не помирал, — заверил его Стайнов.

— Тогда что ж… прошу прощения. Дозвольте выйти?

— Идите. И больше с такими просьбами не обращайтесь.

— Есть не обращаться.

Когда кочегар покинул каюту, инспектор вызвал к себе парторга и принялся отчитывать его за неумение пресекать упаднические настроения в команде.

— Учитесь разговаривать с народом, товарищ парторг, — сказал он боцману. — Вы зря не присутствовали при моем разговоре с Мазиным. Поговорил я с ним по душам — и результат налицо: прощения запросил. Значит, есть в нем сознательность, только пробудить требуется… подход найти.