Революция от первого лица. Дневники сталинской эпохи - [127]
Субъективирующий импульс советской идеологии был отчасти связан с марксизмом и его романтическими корнями, но отчасти и с требованием общественной полезности, являвшимся ключевым для русской культуры задолго до революции. Жить по-настоящему означало возвыситься над эгоистическими интересами и посвятить жизнь служению обществу и истории, чтобы переделать ненавистную, отсталую Россию силой личного примера и неуклонной устремленностью в будущее. Эта установка действовала в разных, но всегда узнаваемых формах на протяжении всех лет советской власти, однако особенно отчетливо она была выражена в сталинские времена. После смерти Сталина ее интенсивность пошла на спад. В 1936 году задумавшийся о будущем молодой московский рабочий-комсомолец Александр Ульянов разрешил проблему выбора между двумя девушками, провозгласив, что настоящим предметом его любви является «дорогая» Коммунистическая партия. «Партия, вот она родная… Она близко, близко, и ежедневно ее чувствую, работаю для нее… Я нужен ей так же, как и она мне». В 1955 году, через два года после смерти Сталина, поэт Евгений Евтушенко затронул эту же тему, но с характерными изменениями. В стихотворении, обращенном к женщине, он написал: «у меня на свете две любимых — это революция и ты». Это была уже раздвоенная любовь, а не исключительная преданность обществу и истории. Более того, поэт просил обеих возлюбленных простить ему периодические измены[516].
Справка об источниках
Большинство проанализированных в настоящей книге дневников стало доступно в связи с открытием советских архивов во время перестройки и после распада Советского Союза в 1991 году. Некоторые из них хранятся в бывших советских государственных и партийных архивах. Хотя эти дневники вели политические активисты, писатели и художники, лояльные к советской власти, они оставались засекреченными все время существования этой власти, поскольку их «подстрекательское» содержание вызывало опасения. Другие дневники доступны в государственных архивах уже давно. Третьи взяты из так называемых «общественных архивов», созданных во время крушения режима для хранения собраний документов подвергавшихся преследованию лиц и политических групп или для сохранения личных документов рядовых советских граждан. В этих неофициальных учреждениях быстро скопилось множество автобиографических записей, создающих контрапунктическое звучание по отношению к административно-институциональному тону, доминирующему в государственных хранилищах. Помимо этого, часть личных записок стала доступна благодаря самим авторам дневников, если они еще были живы, или их семьям. Ряд дневников, подробно обсуждавшихся в настоящей книге, хранится в личных архивах, и в некоторых случаях мне посчастливилось встретиться с авторами этих дневников. Эти беседы были необыкновенно содержательными и увлекательными, хотя подчас наши мнения и интерпретации расходились. Пристрастность моих собеседников служила живым напоминанием об этических проблемах, которые возникают при рассмотрении в качестве исторических источников документов, составляющих неотъемлемую часть жизни их авторов.
Несмотря на их впечатляющее количество, известные личные записки сталинской эпохи, похоже, являются лишь верхушкой айсберга. До сих пор не изучены такие хранилища, как центральный и региональные архивы сталинской тайной полиции — НКВД, к которым иностранные исследователи по-прежнему почти не имеют доступа. В немногочисленных дневниках, все же добытых из этих архивов, имеются подчеркивания и пометки прокуроров, помогающие понять, как воспринимались и истолковывались соответствующие записи. Наконец, неисчислимые дневники хранятся в частных домах и квартирах по всей территории бывшего Советского Союза. Есть основания опасаться, что многие из подобных дневников никогда не станут доступны исследователям, потому что нынешние владельцы не осознают исторического значения этих документов и считают их сугубо личными записями, неуклюжими прозаическими опытами, недостойными внимания историков.
Настойчивые усилия по собиранию и инвентаризации автобиографических записок советского прошлого наверняка открыли бы нам огромные богатства — множество личных документов, причем не только периода раннего сталинизма, но и военных лет и послевоенных десятилетий. Частично такие усилия предпринимаются, но к чему они приведут, пока неясно. Такие организации, как «Мемориал» или «Народный архив», хронически недофинансируются и существуют лишь благодаря энтузиазму и упорству их немногочисленных сотрудников. Им приходится учитывать, что общество болезненно приспосабливается к рыночной экономике и в значительной степени утратило свой прежний интерес к вопросам общественной и культурной идентичности. Ослабление интереса к истории в обществе усугубляется нежеланием нынешнего политического руководства России осознать наследие коммунистического режима и разрешить фундаментальные проблемы политической преемственности и моральной ответственности. Обращение к этим проблемам чревато спорами и размежеваниями в обществе, но именно оно способствует формированию того типа гражданской культуры, на котором может развиваться политическая демократия.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.
В августе 2020 года Верховный суд РФ признал движение, известное в медиа под названием «АУЕ», экстремистской организацией. В последние годы с этой загадочной аббревиатурой, которая может быть расшифрована, например, как «арестантский уклад един» или «арестантское уголовное единство», были связаны различные информационные процессы — именно они стали предметом исследования антрополога Дмитрия Громова. В своей книге ученый ставит задачу показать механизмы, с помощью которых явление «АУЕ» стало таким заметным медийным событием.
Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Это книга о горе по жертвам советских репрессий, о культурных механизмах памяти и скорби. Работа горя воспроизводит прошлое в воображении, текстах и ритуалах; она возвращает мертвых к жизни, но это не совсем жизнь. Культурная память после социальной катастрофы — сложная среда, в которой сосуществуют жертвы, палачи и свидетели преступлений. Среди них живут и совсем странные существа — вампиры, зомби, призраки. От «Дела историков» до шедевров советского кино, от памятников жертвам ГУЛАГа до постсоветского «магического историзма», новая книга Александра Эткинда рисует причудливую панораму посткатастрофической культуры.