Революция 1917 года и борьба элит вокруг вопроса о сепаратном мире с Германией (1914–1918 гг.) - [53]
Второе обращение начальников иностранных военных миссий к Духонину последовало 11 ноября. В нём главковерху предлагали выступить с обращением ко всем политическим партиям, а также к армии, дав понять политикам и солдатам, что «честь и патриотизм требуют от них приложить все свои усилия к сохранению и укреплению порядка и дисциплины на фронте»[532]. О том, что будет в противоположном случае любезно сообщалось в «Справке» о последствиях несоблюдения Россией договора о незаключении сепаратного мира или перемирия[533].
В этой ситуации Общеармейский солдатский комитет 11 ноября официально заявил, что армейские настроения заставляют его отказаться от мысли немедленного создания власти. В тот же день французский представитель Садуль срочно встретился с В.М. Черновым и И.Г. Церетели в Петрограде. «Чернов и Церетели с нетерпением ожидают конца войны, который лишит большевиков их самого главного козыря…», – сообщил он по итогам встречи в Париж, поэтому «Церетели и Чернов хотят немедленного мира и не очень щепетильны в отношении качества этого мира». Но, с другой стороны, констатировал Садуль они «как огня бояться мнения союзников»[534].
Настойчивому французу видимо удалось убедить своих собеседников умерить пыл в стремлении свергнуть Ленина. 12 ноября в своём докладе на заседании Бюро ЦИК 1-го созыва (там заседали социалисты, не признавшие решения II съезда Советов и избранные им органы) Церетели заявил: «главная задача демократии – объединение своих сил, но не для борьбы с большевизмом, что может оттолкнуть многие весьма полезные элементы, а для её собственного укрепления и для спасения революции»[535].
Духонин же упорно ратовал за немедленное создание авторитетного правительства, которое немедленно начнет переговоры о мире. 12 ноября он выпустил два обращения. Одно адресовалось к политическим партиям. Их Верховный главнокомандующий призывал, не теряя времени дать «исстрадавшейся земле русскую власть, – власть всенародную, свободную в своих началах для всех граждан России и чуждую насилия, крови и штыка». «Армия ждет вашего слова столь же горячо, как жаждет мира, который только вы одни можете дать исстрадавшейся родине», – писал Духонин[536].
Солдат же Главнокомандующий просил: «Дайте время истинной русской демократии сформировать власть и правительство, и она даст вам немедленный мир совместно союзниками, который обеспечит вам покой на многие годы»[537]. В согласии с Духониным верховный комиссар Временного правительства при Ставке В.Б. Станкевич составил записку, в которой писал: «…состояние фронта и трудности, возникающие от длительного отсутствия законной власти, не дают возможности медлить с принятием мер, приближающих окончание войны». В этой связи Станкевич предлагал «образовать при ставке совет из представителей всех руководящих общественных организаций и областных управлений» для того, чтобы в контакте с союзниками разработать мирные условия «для обсуждения их с правительствами союзных стран с целью немедленно предложить противнику»[538]. Партия социалистов-революционеров готова была поддержать эту идею. 14 ноября ЦК ПСР решил послать в Могилев делегацию на «совещание всех демократических организаций с тем, чтобы там при выяснившейся возможности приступить к организации новой власти». В состав делегации вошли Л.Я. Герштейн и В.Г. Архангельский.
Союзники на ситуацию, сложившуюся в российских политических кругах реагировали по-разному. Французы, поначалу о мире и слышать не хотели. Духонин получил жесткую отповедь от начальника французской военной миссии генерала Лаверня, написавшего русскому главкому: «вопрос о перемирии является вопросом правительственным, обсуждение которого не может иметь место без предварительного запроса союзных правительств, и что вследствие этого никакое правительство не имеет право самостоятельно обсуждать вопрос о перемирии или мире»[539].
Однако результаты только что состоявшихся выборов в Учредительное собрание, на которых абсолютное большинство набрали партии Чернова и Ленина показали: кто бы ни оказался, в конце концов, у власти в России, эта страна всё равно прекратит войну. Но для французов и итальянцев перемирие на Восточном фронте означало, что всю свою мощь немецкая военная машина обрушит на них. Сепаратному выходу России из войны они предпочли бы общее перемирие. Эту логику они 13 ноября довели до Духонина. Тот сообщил командующему Северным фронтом Черемисову: «Насколько можно понять их, они ничего не имели бы против заключения мира при их участии в этом вопросе, но не сепаратно»[540].
Англичане, напротив, считали сепаратные переговоры России с немцами меньшим злом, чем «мир без победы». Поэтому когда 14 ноября германское Верховное командование, наконец, дало своё согласие на ведение переговоров о мире с советскими представителями, Великобритания не стала протестовать. Для Лондона было даже выгоднее, чтобы переговоры вели большевики, а не могилевское правительство Чернова. Ведь оно опиралось бы на партию эсеров, только что одержавшую убедительную победу на выборах в Учредительное собрание и авторитет верховного главнокомандующего Духонина, имевшего юридическую преемственность с прежней, признанной союзниками властью Временного правительства. Если бы переговоры с немцами начало это правительство, лидерам стран Антанты было бы очень трудно объяснить своей общественности, почему они не хотят вслед за Россией вступить на путь достижения мира. Другое дело большевики. Их можно было заклеймить как узурпаторов власти и немецких агентов, а начатые ими переговоры объявить фарсом. Тем более что вопреки обычаю они должны были проходить не на нейтральной, а на контролируемой Германии территории. (14 ноября в Двинске было подписано соглашение о встрече советских и германских представителей 19 ноября в Бресте, где располагалась Ставка германского командующего Восточным фронтом).
