Революция 1917 года глазами современников. Том 2 (Июнь-сентябрь) - [34]
более широкие круги, чем только большевистские», организация большевиков решила сделать тактический поворот в 180° - «подавляющее большинство высказалось за неизбежность демонстрации и за необходимость направить движение в русло» - в русло того, что большевистские газеты со столь остроумной и очаровательной «игрой ума» наименовали «мирной демонстрацией»... мирной - с винтовками и пулеметами.
Быстрота тактической приспособляемости большевиков была поистине изумительна. Перебить, перехватить из-под носу у анархистов массу, «обскакавши» их и объединив ряд беспорядочных частичных стачек-вспышек в одно широко задуманное движение, с лозунгом перехода власти к съезду Советов раб[очих] и солд[атских] депутатов - такова была наскоро подсунутая будущей демонстрации концепция. В основе, конечно, уверенность в возможности совершить быстро, одним натиском такой «подмен» лозунгов и методов показывает лишь, что большевики, быть может, сами не отдавая себе достаточного отчета в этом, глядели на охваченные беспредметным, безотчетным недовольством и нервностью низы, просто как на «студень», как на киселеобразную массу, которую нетрудно вдеть в любую форму.
Анархизм принципиально придерживался дробности и самочинности действий. Анархизм шел по линии распыления революционной энергии. Большевизм, напротив, поставил целью все «слить», все «направить в одно русло», всем «овладеть» и «использовать». Кто кого на деле смог бы использовать - другой вопрос. И вряд ли может быть какое-нибудь сомнение в том, что большевики оказались бы абсолютно неспособны удержать движение в каких-нибудь заранее намеченных границах. Вряд ли может быть какое-нибудь сомнение в том, что демонстрация 10 числа, если бы она состоялась, была бы, как никакая иная, богата самыми авантюристскими предприятиями отдельных кучек и ватаг, давно не имевших удобного случая «себя показать» и томящихся по этому отсутствию. Движение, начатое разбродно, распыленно, анархически, сохранило бы этот «первородный грех», полученный при рождении, невзирая на приклеенный к нему post factum большевистский ярлычок. Ведь самый факт наследственного перехода (вернее, перехвата) движения из одних рук в другие так выразителен и так чреват последствиями.
* * *
Переменив во мгновение ока свою тактику, большевики лихорадочно принялись за работу. Было упущено слишком много времени в первых попытках туго закрутить тормоз. Была утрачена часть популярности, зиждившейся на грубой лести и поддакивании раз приведенным в движение, порою достаточно темным и дезорганизованным, массам. Все это надо было наквятать. Время было дорого. Действовать приходилось «в порядке спешности».
Отсюда - тот характер неожиданности, сюрпризности, который приобрела большевистская демонстрация. Многим она показалась злонамеренной попыткой самого настоящего заговора, подготовленного в тиши, нарочито рассчитанного на то, чтобы поразить своей внезапностью С[овет] р[абочих] и с[олдатских] д[епутатов] и застать его, как и Временное правительство, врасплох.
И действительно, по своему объективному значению событие это являлось заговором, подготовленным за спиною Всероссийского съезда. Но по субъективному происхождению это было - таково мое глубокое убеждение - вовсе не холодно и спокойно обдуманное намерение, а просто неуравновешенный волевой импульс людей, очертя голову пустившихся по течению.
Отсюда и та растерянность, которая охватила вдруг творцов будущей грандиозной демонстрации, когда их захватили en flagrant délit их лихорадочно ведомых приготовлений и когда им был поставлен категорический и бесповоротный ультиматум съезда.
«Je ne sais pas, où je vais, mais j’y vais résolument». «Я не знаю сам, куда я иду, но я иду туда решительно». Эту старую фразу новые организаторы демонстрации могли с полным правом применить к самим себе.
Конечно, когда большевизм идет на поводу у анархизма и на подмогу ему, невольно приходится помнить слова: «не ведают бо, что творят». Но это - прямое последствие того, что большевизм был не верен сам себе. И это исключительно потому, что большевизм оказался в слабом и жалком меньшинстве в тот самый критический, переходный революционный момент, мыслью о котором он жил и к которому готовился.
Все свои типические черты большевизм мог бы обнаружить и развернуть, лишь овладевши властью, лишь создавши диктатуру. Только себя он считал на это способным, только себя - до революции - он считал единственным истинным и законным представителем пролетариата. И вдруг оказалось, что он объединяет лишь самую незначительную часть этого пролетариата, что он осужден быть вовсе не ответственным творцом народной революционной власти, а лишь безответственным зрителем чужого творчества.
Это для большевизма было непереносно. И вот он стал действовать - неизбежно вопреки всему своему духу всей своей программе. Он, распинавшийся всегда за твердую власть, за диктатуру во время революционного периода, начал систематически только и делать, что подрывать эту власть. Он, который должен был бы прочно связывать и дисциплинировать массы, должен был поддерживать накаливание атмосферы, превращавшее массы в тревожное, беспокойное, бесформенное целое, которое все время «ходенем ходит». Он, принципиальный сторонник централизации, должен был опираться на все децентрализаторские и дезорганизаторские попытки провозглашения локальной автономии обособленных революционных республик. Словом, он, в атмосфере всероссийской разрухи, делал все то, на что он - будь власть в его собственных руках - ответил бы, согласно традициям якобинства и бланкизма, самыми решительными и крутыми революционными репрессиями.
